Я сижу и смотрю на тени. Тени от облаков, они сменяются на глади Озера, несутся и исчезают. Зачем мне следить за нашими друзьями, если те уже и думать о нас забыли? Зачем знать мне, что с ними и что дальше будет? Тени от облаков вновь покрыли Озеро и кусочек берега, на котором сижу, но вот опять побежали прочь, вниз по течению реки, в долину.
Я становлюсь кусочком этой земли. Болезнь отделила меня от спутников, и теперь мне кажется, что моя внутренняя скорость, та, с которой текут во мне чувства, скоро сравнится со скоростью кедра или этого куста, под которым сижу. Люди неисчислимо быстрее меня. У моих друзей могло быть и нетерпение, и досада, — всё то, что не позволило им сидеть здесь больше трёх дней. Я и не заметила, как у них накопилась усталость от этого места, мне же ничего не остаётся, как быть здесь и ждать.
Пауза в движении учит меня видеть мир по-другому. Отсюда, из ущелья меж гор, под морозным дыханием ледникового хребта, из-под корней кедров мне виден мир больше и шире, чем видится внизу, в городах и долине. Там он разменивается на суету, которая застилает его, — здесь прозрачен и ясен, а суета представляется тем, что она есть — пылью на вечных вещах. Я вижу людей, их заботы, то, что толкает их на поступки, и то, что останавливает на пути. Вижу сплетение дорог — тех дорог, на которых мне ещё предстоит или же никогда не суждено появиться. Мне легко следить за теми, кто покинул нас, а, проследив дальше, вижу внизу других, кто потерял нас и ищет. Вижу и свою дорогу, и мне кажется, вижу сейчас вширь и вглубь, ясно, от самого истока и дальше, и только страх и суеверие не позволяют мне глядеть туда, в тёмный туман, до конца.
Здесь легко думается о смерти и совсем не так, как в городе — не о чьей-то или своей, и даже будто не о смерти вовсе: здесь легко думается о том самом лопухе, что будет некогда из всех нас расти. И — не страшно, хотя в городе хочется, чтобы было что-то другое, потом, и непременно похоже на прежнее. Но здесь ясно со всей неизбежностью: ничего другого нет — а есть всё, что окружает сейчас меня, и то, что за этим.
Не станет меня, не станет других, исчезнут все города и государства, а лопухи, и деревья, и горы останутся, и будут расти, и дела им не будет до того, что нас уже нет. Они и есть жизнь, и они — вечны, и мне не страшно ими стать. Разве не в сознании вечной жизни всего перешагиваем, изживаем мы из себя смерть?
Ночами было холодно так, как не было за всё время нашего сюда пути. Дрожали и кутались в спальники, пытаясь согреться, натягивали на себя всю одежду из рюкзаков, но и это плохо спасало.
