Только Манефа не хотела перемен, хотя, возможно, как свойственно животным, чувствовала их приближение. Просто потому, что у кошек и людей разное представление о хорошей жизни, и потому еще, что животные, как бы трудно им ни жилось, никогда не хотят перемен и не умеют к ним приготовиться.
В тот вечер Манефа хотела одного: чтобы поскорее вернулся Василич. А он в это время сидел на краю «куликова поля» и не мог встать, чтобы хоть как-то доковылять до дому. Вдруг из темноты показались две человеческие фигуры:
— Фу, ебть… Как ты нас напугал!
— Вы меня тоже, — проворчал Василич.
Двое склонились над лежащим Никишиным:
— Толь, кто это?
— Да наш… Василич, в церкви живет.
— А чего валяется — нажрался, что ли?
— Нет, кажись…
— Ногу я подвернул, — объяснил Василич, — идти не могу.
Его подняли и поставили на здоровую ногу:
— Ну ты и боров!
— Сумку… — попросил Никишин.
— Сумку, сумку… Чего ты здесь поперся?
— По дурости, — он усмехнулся, — через покойников идти побоялся.
Ага, вот и мы тоже… Толян говорит: «Давай обойдем…»
Они помогли ему добраться до дому. Тяжко прыгая и пригибая их плечи своим весом, с матом и стонами Василич взобрался по лестнице.
— Спасибо, мужики… Без вас бы я не дошел.
— Не на чем… Стакан плеснешь при случае.
Все обитатели квартиры высунулись на шум из своих дверей.
— Ах ты Господи! Василич, что с тобой случилось?
Все забегали, засуетились, а Манефа, юркнув в открывшуюся наконец дверь, запрыгнула от греха на шкаф. Через некоторое время все жильцы собрались у Никишина в комнате. Его положили на диван; Нинка, строго хмурясь, бинтовала ему ногу эластичным бинтом. Разложив на столе медицинский справочник, ругались Генриетта с Адиком. Иона наливал в лафитники водку — Василичу и себе. Одна баба Нюся осталась без дела и крутилась, всем мешая своим толстым задом и причитая:
— Ах ты Господи! Говорил а я: нечисто место, нельзя там ходить…
Манефа, свесив голову со шкафа, сторожко следила за происходящим, силясь понять, что случилось. Маленький кошкин мозг работал на полных оборотах, но вырабатывал лишь общее чувство тревоги…
На следующее утро, подпираемый Адиком с Ионой, Никишин выбрался из дому На улице поджидал «транспорт»: Щорс, успевший уже накидать «яблок», начинал выказывать нетерпение и, фыркая, выгонял паром мух из ноздрей. При виде экипажа Василич с сомнением пробормотал:
— Меня на такой тачанке весь город засмеет…
— Не хошь ехать — иди пешком! — обидчиво возразил Иона.
Никишин забрался на телегу, привалившись спиной к вонючей бочке.
