— Ну, что вы стали? Расходитесь! Расходитесь! — неловко закричал Сенечка.
Всегдашняя самоуверенность и твердость оставила фельдфебеля, и он счел за лучшее удалиться восвояси.
— Это разбой! — кричали воспитанники. — Они не смеют драться! Надзирателя нет, так они и драться! Малинин, иди жаловаться к директору.
Все рассматривали рассеченное ухо Малинина, кричали и геройски ругали старших. Малинин присыпал больное место толченым сахаром, успокоился и вовсе не думал жаловаться, но Сколков насильно втолкнул его в сторожку, крича, что за уши драть можно, а разбивать уши до крови запрещено законом.
— Иди к директору! — кричал весь пансион.
На Малинина набросили шинель и под крепким конвоем повели вниз по лестнице, на двор.
— Стойте, господа! Неужли мы пойдем всей оравой? — остановился около калитки Сколков, более других благоразумный и опытный.
— Да, много, много.
— Мы вдвоем пойдем, а вы оставайтесь, — решил Сколков.
— Мы останемся и сделаем вот что, — серьезно предложил Оверин, сбрасывая свою шинель на снег.
Глядя на его спокойные движения, я подумал, что он хочет немного почистить свою шинель об снег, но у него было на уме более важное дело. Он начал поспешно сгребать снег в шинель и, свернув ее, понес наверх. Другие очень обрадовались скандалу и с хохотом начали насыпать свои шинели снегом. Через минуту по лестнице поднимались все со своими ношами, покраснев от холода и восторга, который производил неумолкаемый хохот.
— Вали, — серьезно сказал Оверин, неторопливо высыпая снег из своей шинели.
— Вали-и! — с восторгом подхватили другие, и в коридоре образовалась большая куча снегу.
Началась какая-то дикая вакханалия. В опьянении от сознания своего торжества все начали танцевать на куче снега; снег таял, текли ручьи, и безумная пляска возрастала в своей ярости. У многих уже вылезла почти вся рубашка из брюк; на рукавах, от усиленных движений, наросло столько складок, что обнажилась половина руки. Весь пол коридора, зала и столовой покрылся водяными следами. Все бегало и веселилось, как будто завтра начиналась вакация; всеми овладело какое-то непонятное затмение ума. Я с величайшим удовольствием дал свой чайник для той цели, чтобы в кухне достать кипятку и полить снег, который таял слишком медленно. Всем почему-то хотелось, чтобы он растаял как можно скорее. В этом была цель жизни, наше радостное стремление в ту минуту. Один Оверин стоял в стороне и задумчиво смотрел на все это.
