— Лучше бы тебя смерть забрала… Лучше бы тебя смерть забрала… — зарыдала Варушка без слез и слов, не ведая, куда себя деть от унижения и позора. Если б могла, испопелила бы и себя, и этот дом, и сад с клумбами! Чтоб лишь — черное дымящее попелище…
Вцепившись в калитку, стиснув зубы, Варушка кричала-рыдала-проклинала, но на улице было тихо. Ничего интересно больше не услышав, примолкли собаки, поснимали из тынов и понесли умывать свои заспанные горшки-кувшины соседи. И только редкие ранние перехожие, обходя женщину, замершую у закрытой калитки дома номер сорок шесть в тупике Виноградный, по тому, как дрожали мелкие цветочки на ее платье, догадывались, что она плачет.
Но никто не останавливался, не спрашивал, не успокаивал. Наоборот, каждый старался побыстрее проскочить мимо рыдающей женщины, ибо в этом маленьком городишке каждому хватало собственных проблем. Даже те две сплетницы-советницы, видно, вспомнив о своих заботах, попрятались за своими заборами.
Возвращалась Варушка домой другой дорогой — узкими улочками да собачьими тропинками, чтобы меньше видели те, что за заборами прятались… А за собственным забором ждала ее Алиса. Одни глаза… Увидела мать, бросилась навстречу.
— Не видела. Никто не вышел. Хотя в окно выглядывали. Лучше б я не ходила… Не надо было… — сказала Варвара, не глядя на дочь. На том и разошлись: Алиса на работу, на почту, Варвара — в хату.
В хате — темно, печально… Тревожно…
— Как перед похоронами, — вырвалось неожиданно и женщина задохнулась от почти физического предчувствия чего-то неотвратимого, непоправимого, еще ужаснее за эту напасть, которая так жестоко истоптала ее душу, исковеркала ей и детям жизнь… Пожалела, что нынче у нее — выходной. На работе, в кафе, где она подрабатывала уборщицей, среди людей было бы намного легче… А дома… Дома ей все напоминает о ее позоре… Хоть беги куда глаза глядят, а хоть вешайся… Но не убежать, ни умереть — дети же! На кого она их оставит?! Кто их растить, уму-разуму учить будет? Так что одно спасение — работа! Работа!
И Варвара кинулась спасаться: сорвала из себя нарядное платье, набросила старый халат и начала убираться. Весь день не разгибая хребта, мыла-красила-белила внутри и снаружи, стирала занавески, покрывала, половики… Когда под вечер развешивала стирку на веревках за гумном (овином), вернулась с работы Алиса. Увидела — ужаснулась:
— Мама, к чему это вы убираетесь?! Вы же недавно стирали?
— Ой, такая тоска, такая досада на душе, что, думаю, дай уберусь! Может, хоть немного развею тяготу черную, да за одно и чары вымету с хаты, и чертей разгоню… Верю — не верю, а, может, и правда, как та Савчучка языком молола, нам напорчено, начаровано?.. Откуда ведь вдруг горе то такое?! А, может, батюшку позвать, чтоб хату посвятил? Может, все наладится и… ТОТ… вернется… — призналась Варушка дочери, как на духу.
