Итак, анализ этих текстов позволил нам сделать следующие выводы.
Автор обнаруживает склонность к нарушению общепринятых социальных норм, причем склонность или маскируется, или проявляется в «узаконенных» (социально-приемлемых) формах. Наблюдается повышенное внимание к эмоциональным оттенкам отношений, сентиментальность, широта интересов, отсутствует потребность показывать свое превосходство над другими, неагрессивность. Автор чувствителен, раним, мягкосердечен. Имеются и элементы тревожности, выражающиеся в ощущении своей слабости, незадачливости, незащищенности, вины. Отсутствует потребность в проявлении своей значимости и силы во взаимодействии с окружающими. Несогласие с принятыми формами поведения выражается с помощью иронии, но может осуществляться и через отказ от общения. Самооценка автора неустойчива, он пессимистически смотрит на будущее, внутренне напряжен, тщательно контролирует свое поведение, блокирует появление агрессивных намерений. Стремление автора к межличностным контактам вызвано интересом к людям. Характерные черты — общительность, эмоциональность, отзывчивость. Наблюдается также интерес к общественным обязанностям. Интерес к общественной деятельности диктуется чувством долга, моральными и этическими нормами. В то же время контакты могут служить источником тревоги и эмоционального напряжения. Автор ориентируется на «жесткие» кодексы и склонен к морализации.
Если сравнивать эти данные с характеристиками Чернышевского, принадлежащими его современникам, то надо отметить их схожесть.
Вот некоторые примеры: «Он был несколько более среднего роста, с необыкновенно нежным, женственным лицом; волосы светло-желтые, но волнистые, мягкие и красивые; голос его был тихий, речь приятная, вообще это был юноша, как самая скромная, симпатичная и невольно располагающая к себе девушка». «По своей застенчивости Ч. не мог говорить в большом обществе, но в кругу близких лиц, забыв свою робость, он говорил плавно и даже увлеченно…». «За одну ночь столько перемен бывало с ним. То он поет, то танцует, то хохочет вдруг громко, то говорит сам с собой, то плачет навзрыд…». «В эти годы он еще реже, чем прежде, открывался даже близким ему людям». «Будучи бойким, резвым и разговорчивым со своими сверстниками, знакомыми ему, Н. Г. отличался особенною застенчивостью в чужих домах, особенно мало ему знакомых». «Общество Н. Г. Чернышевский очень любил; у нас же часто бывали гости, и тогда обязательно должен был присутствовать и Н. Г. Собиралась вокруг него группа, и он весь вечер говорил без умолку». «Первый раз пошел Н. Г., и ему заявили, что сам хочет его видеть. Н. Г. присел на стул и стал ждать. Открывается дверь, и входит губернатор. Н. Г. продолжает сидеть. „Здравствуйте!“ — говорит губернатор. „Здравствуйте!“ — отвечает Н. Г. и продолжает сидеть. „Вы знаете, кто я?“ — „Нет“, — говорит Н. Г. совершенно невозмутимым голосом и продолжает сидеть. „Я губернатор“. — „Очень приятно“, — заявляет Н. Г. и не думает встать. „Да Вы знаете, что нужно встать, когда с Вами говорит губернатор!“ — кричит последний. „Что же, можно и встать“, — говорит спокойным голосом Н. Г. и не спеша поднимается со стула. Чернышевский, а равно его ученик Добролюбов очень часто любили выражаться иронически и иносказательно, и их выражения многие понимали в буквальном смысле». «Ч. отличался ехидством языка, и чуткая молодежь умела отлично читать между строками его революционное отрицание всякой власти». «Он как бы ставил себя на второе место и старался согреть, обласкать, приблизить». «К несчастью, большей частью все его разговоры, по крайней мере при мне, носили иронический характер; он отделывался шутками или аллегориями… или давал такие ответы, которые могли понять и так, и этак, а иной раз и вовсе понять нельзя. Все же-таки из его отзывов и мнений (…) я составил себе представление, что он был крайне неважного мнения о царе и его министрах и убежден был в том, что им не справиться с послевоенной разрухой, с недовольством крестьян положением об их освобождении, с предстоящими внутренними реформами, а в особенности с начавшимся польским восстанием».
