Когда же мы вошли в баню и поглядели, то увидели две двери. Открыли мы первую дверь и поразились: красоты такой земной я не видал, а небесная есть ли, не знаю. Благовония там курились непрерывно, но курильниц не было видно. То стоял в бане аромат свежий, как небесная роса, то словно винный запах, а то будто запах заморских духов. Не удивился я убранству, ибо видел подобное и у менее знатных людей, но удивляло меня то, что все происходило без чьего-либо вмешательства. Понравилось все увиденное Джимшеду несказанно, и пожалел он в душе, что отдает это другому.
Там было множество царских одежд и украшений, таких, что цены им не положишь и сколько их — не сосчитаешь. Каждый мог подобрать себе и банный халат — по вкусу и по достоинству.
Вошли мы в баню, и такой там стоял аромат, что, думаю, и мертвого он бы оживил. Стены там были хрустальные, а на них — изображения женщин с непокрытыми головами, завернутых в покрывала. Каждая держала в руке разные принадлежности, необходимые при купании. С первого взгляда могло показаться, что они живые. Бассейн царицы был выложен яшмой, и в него по трубам стекала розовая вода. Над ним был устроен балдахин из алого яхонта, и думалось, что солнце в зените освещает всю баню. И свет этот был одинаков и днем и ночью, и в свечах не было нужды. Молвил Джимшед: «Лучше этой бани они нам ничего показать не сумеют, потому давай выкупаемся здесь». Я на это ответил ему: «Это не для вас, оставьте здесь Бепари».
Провели нас через сад, столь прекрасный, что не думаю, чтобы Эдем был прекраснее. И пришли мы в баню, отведенную для царевича.
Сын мой, я, наверное, наскучил тебе долгой болтовней, поэтому не буду удлинять речей, баня царя была столь же прекрасна, как баня, где мы оставили Бепари. Царили там роскошь и порядок. Царские одеяния лежали без счету, венцы, обручи, пояса с кинжалами и всякое бесценное оружие. Искупался Джимшед, а после стал раздавать прислужникам дары, удивляя всех своей щедростью.
В тот день он устроил пиршество в саду, а также провел смотр войскам. Прекрасное они являли собой зрелище! Быстры и ловки были воины — и юные и зрелые. За трапезой Джимшед изъявил желание поохотиться: «От сна и вина во мне накопились силы, если есть у вас где-нибудь хорошая охота, поохотимся завтра». Отвечали ему: «Как же нет, и на птиц можем поохотиться, и на крупного зверя», — «Сначала на птиц, — сказал Джимшед, — посмотрим, что у вас за птицы».
В тот день распустил он придворных, чтобы отдохнуть перед охотой. На рассвете все [придворные и слуги] были готовы — вели они на золотых цепях гончих собак, на руках несли ястребов, соколов, кречетов, коршунов. Да что долго тянуть — счету не было всяческой охотничьей птице! Когда Джимшед вышел, такой ему колчан со стрелами подали, что даже он удивился, что у злодея, Алмазного змея, имелись такие сокровища. Вскричал он, обрадованный: «Подайте мне коня!» Но прежде чем успел это сказать, явился главный конюший, а за ним стремянные. Пригнали они два десятка коней в подобающей им сбруе, глаза их светились, как огонь. Разглядывал их царь — один был лучше другого. Одного коня, породистого и дивного, пожаловал он мне с такими словами: «Породой и статью подобен он Невезучему. Если и ноги его так же быстры, я буду рад, что сыскал ему замену». Я поклонился и облобызал царю ноги.
