— Партия была, есть и будет той силой, которая способна сцементировать наши ряды в единый монолит для претворения в жизнь всех намеченных планов. — Генерал потихоньку входил в ораторский транс.
Каждые новые аплодисменты, инициаторами которых были сидевшие в первом ряду партийные активисты, еще больше подхлестывали генерала. «Да, все как на автопилоте», — шепнул мне Парамыгин. Сколько бы это продолжалось, не выйди на сцену капитан Ерохин, никто не знал, видимо, до самой посадки генерала в самолет. В руках у Ерохина были графин с водой и стакан. Увидев Ерохина, генерал дружески улыбнулся, отодвинулся чуть в сторону, разрешая установить графин на трибуне в подобающем месте. Парамыгин вдруг нервно оглянулся, зябко потер широкие крепкие ладони: «Эх-ма, откуда его черт принес?! Да, пока- тилася торба с великого горба... »
Я даже не понял, к чему все это было сказано.
Ерохин графин со стаканом почему-то не ставил, а стоял с ними перед трибуной, слегка пошатываясь, казалось, что он и вовсе раскланивался перед генералом.
— Извините, товарищ генерал, извините. Сейчас, один момент, — он попытался налить воды в стакан, но вода упрямо текла мимо, ему на брюки, на пол.
— Да вы не волнуйтесь, товарищ капитан, не волнуйтесь, — Иванников снова улыбнулся офицеру, — ну, вот видите, все в порядке, ставьте, ставьте.
Ерохин поставил графин, а стакан попытался пододвинуть ближе к генералу. Зал замер, наблюдая за всем происходящим. На лбу у подполковника Гаврилова выступила испарина, и он машинально промокал ее белоснежным носовым платком. Дубяйко уперся взглядом в список выступающих, как будто гипнотизировал, у Громова под кожей забегали желваки, но он сохранял каменное выражение.
В зале заволновались. Это подспудно передалось и генералу, искоса наблюдавшему за сидевшими и за Ерохиным:
— Все, все, вы свободны, капитан, идите! — влетело к нам через микрофон. Но наполненный до края граненый стакан вдруг не послушался подрагивавшей капитанской руки, опрокинулся, и зал охнул. Гаврилов схватился за голову, а Дубяйко даже привстал, еще не осознавая до конца, что происходило. Ерохин же, конфузливо извиняясь, ухватился за трибуну, пытаясь рассмотреть, куда попала вода. Только Громов походил на каменного идола.
— Прямо невезение какое-то, товарищ генерал, вы извините, совсем нечаянно. вот, по жизни прямо невезение, — совсем по-детски бубнил Ерохин.
Генерал хмуро зажевал губами, покачал головой так, словно вколачивал в желто-лаковую доску невидимым молотком невидимый гвоздь.
