О приостановке наступления я уже сделал соответствующее предложение генералу Брусилову; применять вооруженную силу в борьбе с дезертирами, грабителями и прочими предателями обязаны были все военачальники неоднократными моими приказами. Восстановления смертной казни на фронте уже до генерала Корнилова требовали армейские комитеты.
Таким образом, суть выступления Корнилова была не в содержании, а в жесте «сильного человека». Этот жест сейчас же в Ставке, в Могилеве, повторил Центральный комитет Союза офицеров. Временное правительство получило за подписью полковника (к. — д.) Новосильцева телеграмму, в которой уже без всяких обиняков говорилось, что за неутверждение мер, предлагаемых генералом Корниловым, все члены Временного правительства… «отвечают головой».
Беспристрастный историк впоследствии признает: несмотря на все недопустимые, возмутительные словесные грубости, никогда никто из советских делегатов в первые недели падения монархии ничего подобного по отношению к правительству себе не позволял. Генералу Корнилову и полковнику Новосильцеву их дерзость прошла безнаказанно. Почему? Да просто потому, что Временное правительство почитало извинительным и даже, пожалуй, естественным чрезмерное возбуждение военных людей, непосредственно и особенно больно переживавших новые удары на фронте; естественным особенно в минуты, когда все даже в тылу потеряли немного душевное равновесие.
Запальчивость и наскок генерала Корнилова мне лично тогда даже нравились. Резкостью выражений нас — людей из Временного правительства — удивить на четвертом месяце революции было невозможно; вывести из себя — тем более. Ведь и слева горячие революционные скакуны сильно брыкались, пока сами не вошли в оглобли власти. Мне думалось: сознание государственной ответственности выровняет, вымуштрует политически и генерала Корнилова с его ближайшими военными друзьями.
16 июля на чрезвычайном военном совете, созванном мною в могилевской Ставке, генерал Деникин, командовавший тогда Западным фронтом, в присутствии генералов Алексеева, Брусилова, Клембовского[72], Рузского[73], выступил, выражая и их и свое мнение, с настоящим обвинительным актом против Временного правительства. Он был гораздо резче генерала Корнилова (Завойко). Он прямо обвинял верховную власть страны в том, что она «втоптала наши знамена в грязь». Он требовал от Временного правительства — «сознания его ошибки и вины перед офицерством», он даже выражал сомнение, «есть ли у нас — у членов Временного правительства — совесть»?!
