– Знаю некоторых, – с разгона оттарабанил грек и только потом прикусил язык.
– Ты, наверное, в Москве учился, – поставил точку в приговоре Щавель.
Таким злым отца Жёлудь не видел давно.
Аскариди опомнился, но поздно:
– Наговариваешь, боярин, в какой Москве? Не учился я в Москве…
– А речи московские, – сказал Щавель.
* * *
– Пиндец пиндосу, – констатировал Лузга, глядя на качающееся тело Аскариди.
Эффективного управляющего вздёрнули утром на площади. Наспех сколоченную виселицу окружили конные ратники с копьями наизготовку. Горожане, стянувшиеся поглазеть на казнь, супротив ожиданий Щавеля, не роптали. Должно быть, про свою популярность грек наврал.
Когда управляющий отплясал в петле и люд потянулся по насущным делам, Щавель скомандовал строиться в походную колонну. Обоз был готов и находился недалече под хорошей охраной.
Приказ командира разнесли по своим подразделениям Литвин и Карп. Застучали по мостовой копыта и ободья. К Щавелю на муле подвалил Лузга. Исполняя приговор, он выбил табуретку из-под ног московита, а потом запустил руку в котомку и не вынимал, пока всё не кончилось, настороженно зыркая по сторонам.
– Художника всяк обидеть норовит, – ввернул он, косясь на обделавшегося висельника, вокруг которого начинали полётывать мухи.
– Что с обиженными делают, сам знаешь, – обронил Щавель.
– Свой приют для бедных художников он из Вышнего Волочка перенёс. Должно быть, не ужился там.
– Ты знал и не сказал?
– Я думал, ты его за столом зарежешь, – признался Лузга. – А ночевать потом с трупом в доме?
– Мы ж не разбойники, хозяев резать, – смиренно возразил Щавель. – По закону надо, по правде.
– По правде покойный жил, – напомнил Лузга.
Щавель только на виселицу кивнул:
– Он по пользе жил и оттого со временем края перестал видеть. Хорошо, ума не хватило в правду пользу вытянуть, а ведь мог, с его-то размахом… Кабы свинье рога, всех бы со свету сжила.
– Да, ты знатно воздал добром за добро, – как на духу выложил Лузга.
Щавель окинул взглядом старого приятеля, и получилось свысока. Так уж их расставила жизнь, некогда разлучив и установив каждого на своё место.
– Художники натура сложная, – хотел пошутить Щавель, но рядом с неостывшим трупом рачительного хозяина сбился, – вон у них как всё. Свои счёты, свои расклады. Правда, и та своя. А мы люди простые, и правда у нас, как у всех. При столкновении с реальной жизнью оригинальная натура художника зачастую испытывает непреодолимый диссонанс и разрушается в прах.
