– Как зовут тебя?
– Эврипидор, – объявил грек, сделав особое ударение на последнем слоге, видать, был учён, и тут же добавил: – Но можно звать попросту Эврипид.
– Слушаю тебя.
– Ты вчера обратил в рабство этого достойного человека и его спутницу.
– Они были иждивенцами какого-то отморозка, которого я поверг в честной схватке, – снизошёл Щавель до заморского гостя. – Я победил и забрал его имущество себе. Таково моё право, данное мне светлейшим князем Великого Новгорода.
– Ты ещё не заклеймил их. Молю тебя, дай им свободу. Отпусти хотя бы Тибурона.
– Освобождать рабов значит освобождать зло. Ради чего я должен делать это бесплатно?
– У меня нет денег, чтобы выкупить раба, но, уверяю, Тибурон принесёт миру гораздо больше пользы, если останется вольным человеком, независимым в своих речах и поступках. Лишая его свободы, ты лишаешь мир добра и умножаешь зло.
– Лишая мир добра, я умножаю зло? – удивился Щавель.
– Именно так, – грек чисто говорил по-русски, но многого не понимал. – В этом лесном краю, где смерть и невежество часто шагают рядом, люди бегут от вершин мудрости в тленное болото скотства. Между тем прямая обязанность достойных людей удобрять мир своими делами.
«Замолчишь ты или нет?» – подумал Щавель.
– Если бы ты только знал, варвар, с каким светочем знаний тебе выпало счастье жить в одну эпоху! – говорил меж тем Эврипидор. – Подобные умы приходят раз в пятьсот лет, чтобы оправдать существование мира. И такого человека ты, дремучий дикарь, держишь на цепи, всячески истязая! Моли же своих Богов, чтобы тебе никогда…
Грек не договорил. Зубы лязгнули, и мир перевернулся. Когда Эврипидор пришёл в сознание, перед глазами был потолок харчевни.
– Почему ты называешь меня варваром? – Щавель потирал кулак, бесстрастно взирая на копошащегося у ног грека.
– Прости, боярин, хмель в голове… Бес меня попутал. Я, наверное, злоупотребил твоим гостеприимством. Позволь, я уйду, – заскулил грек, но был придавлен сапогом.
– Никуда ты не пойдёшь, – безразлично проговорил Щавель. – Карп! Десять плетей этому пидору.
– Эврипидо́ру, – по привычке поправил грек и только потом осознал гнетущую несвоевременность коррекций.
– Этому пидору, – повторил Щавель. – Сразу видно, что твой народ не только поколениями воспевал телесную красоту, но и старался облагородить дарованное природой, – заметил командир и бросил подошедшим подручным Карпа: – Выпороть его прилюдно. Так, чтобы москвичам видно было.
Борзого грека вздёрнули под микитки и выволокли на улицу, где при скоплении праздных лихославльцев привязали за руки к кладбищенской ограде напротив постоялого двора «Петя и волк».
