Мысль осенила, но додумать её не пришлось, потому что Удав сделал молниеносный выпад «Пьяный лейтенант ищет приключений». Щавель увернулся, сбивая руку противника, и провёл бросок через бедро, но через бедро не очень-то получилось, поэтому бросил Отморозка через уд. Поджарое, словно свитое из сыромятных ремней, тело Удава грымнулось об пол. С визгом отлетел в угол нетопырь. Щавель сапогом выбил сознание из головы каторжника, следующим пинком отправил в закуток к ведру для костей и помойным мётлам летучую мышь.
– Не такой уж ты и крутой, бэтмен, – заметил он. – Вот он какой в деле, спецназ ГРУ.
Его услышали все – повскакавшие ратники, кабачные завсегдатаи и, особенно, спутники Удава. Щавель покосился на них. Чахлый колдун и мордастая девка, умеющая читать. Очень даже неплохая награда за один бросок через уд.
– Карп! Я беру их в кабалу, – постановил тихвинский боярин.
Народец потянулся из кабака. Ратники и обозники собрались возле стола на сквозняке. Отморозка Удава поднял пинками Лузга.
– Слышь, ты, легенда обиженки, – расшевелил он каторжника ногами, чтобы не замараться, и напутствовал добрым советом: – Отнёс бы ты лучше сам свой матрас на петушатник.
Глядя в пол, Удав сгрёб в кулак нетопыря, посадил на плечо и молча вышел.
Глумливо ухмыляясь, опытные подручные знатного работорговца повязали на шею истощённому колдуну и девке мокрые цветные ленты. Высыхая, они схватывались мёртвым узлом, который не расщеперить ногтями, а можно только срезать. Приметные издалека, ленты позора служили опознавательным знаком слабых рабов, на которых можно было не расходовать кандалы и колодки, ибо они не имели смелости убежать.
– Как имя твоё? – обратился Щавель к грамотной девке.
– Нелимит, – дерзко представилась та.
Девка, казалось, не была напугана или не подавала виду, либо ей не впервой было становиться чьей-то собственностью.
– Подмосквичка?
– Замкадовичи мы, – надменно вздёрнула подбородок девка.
– Вижу, что не из манагеров. Лузга, – подмигнул Щавель, – какое имя ей дадим?
– Индейцы прозвали бы её Покинутая Нора, – рассудил Лузга, пригладив свой полинялый ирокез.
– Пусть так и будет, – постановил Щавель, однако гордая подмосквичка была против.
От её речей знатный работорговец набычился, выпятил пузо, машинально погладил торчащую из-за пазухи рукоять плётки из человечьего волоса.
– Теперь ты раба, а рабу меняют имя. Это древний обычай, – наставительно пробасил Карп. – Так церковь делала с рабами божьими ещё до Большого Пиндеца, и нам сей обычай передала.
