— А что там происходит?
— Ой, Санек, лучше этого не видеть и не знать. Раньше на зоне петухов до 500 человек доходило. Куда такую армию денешь? А жрать им хочется сильней остальных. Представляешь, что было тут вокруг столовой? Я-то еще застал... Трудно тогда было. Очень трудно. Сейчас их поменьше — человек триста. Но тоже — до хуя!
После первых двух посещений столовой и первых дегустаций ходить в нее расхотелось. Но денег при себе не было. Связей не было. Достать другой еды было негде. Поэтому приходилось мириться и молча отщелкивать дни моей лагерной жизни.
Ждали распределения. Днем водили в больничку на обследование. Это была самая важная процедура для решения вопроса о предстоящем трудоустройстве. Проверка на «тубик», «сифон» и на «дезу» — дизентерию.
— В этой системе «тубиком» можно стать в одночасье. Чифирнул с кем-нибудь из одной кружки, на этапе ли подхватил. Не узнаешь, не уследишь и никак не сможешь предвидеть, — наставлял меня Чистов. — Если найдут в начальной стадии — могут оставить лечиться в лагерной больнице. Если в запущенном виде — отправят на специальную «тубзону». Лучше туда не попадать. Практически верный путь в могилу или отсидка до звонка. А если срок червонец или пятнашка — то неизвестно, что лучше. Мне вот, слава богу, повезло. Я тут за десять лет знаешь сколько на вахту вперед ногами проводил? У-у-у... — Он закатил глаза и показал рукой в сторону забора. — Там кладбище. Гробы в три-четыре слоя лежат. Один на другом. Вечная мерзлота — глубоко не копают. Да и кто копает? Пидоры полудохлые... Кому тут на хуй это нужно. Выкопали полтора метра— зарыли. Следующего привезли— не копать же снова. Могилу вскрыли, на прежний гроб бросили, землей для близира закинули. И так до следующего. Трехэтажное общежитие, блядь. А сверху палка с жестянкой от консервной банки. А на ней номер. Вот и все, что осталось от человека. Ни фамилии, ни имени. Из родственников сюда никто и не ездит. Так, один раз нарисуются, может быть. И все. Если сразу не приехали, гроб с телом не забрали, значит, это навсегда.
Он затянулся, помолчал и добавил:
— Кладбище здесь большое. Неизвестно, где больше: здесь живых или там мертвых. Вот так, Саня.
Я слушал не перебивая. Ему хотелось не столько наставлять меня, сколько просто выговориться.
— Ну, а ты-то за что здесь?
Он опустил голову, помялся и сказал абсолютно безучастно и бесчувственно:
— Не поверишь... Дочь свою по-пьяни изнасиловал... Это по приговору. В натуре все немного по-другому. Да хули сейчас вспоминать — десять лет прошло. Уже все забылось... И она, видно, тоже. Даже вот на свиданку ко мне приезжала. Простила меня.
