— Об Эмилии?
— О ней. Сколько раз я говорила ей: ох, Кристина, Кристина, зачем взвалила на себя такой крест, ты же себя на нём распинаешь! А завтра тебе за это никто и спасибо не скажет. И что вышло? Дишо сиганул в Алжир с другой, уже беременной, Эмилия — ну, вы знаете, какой страшный номер она выкинула. Что может быть страшнее для несчастной матери? И именно тогда, когда ей больше всего нужен родной человек, поддержка! Это брат ей сообщил, эгоист проклятый. Недавно ездила к ней на свидание в Сливен, в тамошнюю тюрьму, — она никого не хотела видеть, кроме меня. Спрашиваю, как здоровье, что привезти. Хорошо, говорит, ничего не нужно. А голос еле слышный, глаз не поднимает, бледная, в чём только душа держится… Боже мой, не вынесет она этих трёх лет в тюрьме! Да и для кого ей жить теперь? А ведь у неё была возможность…
Я уже слышал от других женщин о каком-то старом дипломате, одетом с иголочки, знающем несколько языков, только малость глуховатом. Он повадился ходить в кассу год назад и всё глядел на Кристину, умильно так, нежно и жалостно. Потом положил на книжку пятнадцать тысяч и всё настаивал, чтобы Кристина взяла эти деньги. Сотрудницы посмеивались, а Кристина краснела и плакала втихомолку. Он провожал её домой раза два-три, а потом исчез. Кристина сказала, что попросила его не ходить сюда зря,
— Она, Кристина то есть, — пояснила Нора, — несмотря ни на, что, только о своём, бывшем муже и думала, вспоминала и; наверно, ещё любила его. Так-то. А мы ей верили во всём…
— И в её честность тоже?
Тут Нора глубоко вздохнула и замолчала, будто прислушивалась к чему-то внутри себя в поисках точных слов.
— Вы нащупали наше самое больное место, — наконец проговорила она. — Никогда, ни одной стотинки не возьмёт, малейшая шероховатость — и она просто заболевает. А тут вдруг р-раз — и четыре тысячи! И каким способом!.. Ну, я и подумала, что мы, наверно, не знали её как следует. Как будто только у неё дочь— выпускница! Да если бы она взаймы попросила — мы бы в лепёшку разшиблись, а собрали! А она всё сокрушалась, что учебный год кончается, а ничего ещё не приготовлено, но ни словом не обмолвилась о деньгах, наоборот, обижалась, когда мы спрашивали её, откуда же она возьмёт их, раз не хочет брать от Дишо ни единого лева…
— Именно это и должно было насторожить вас.
— Да, должно было, но не насторожило. Вам легко говорить, а когда рядом с тобой человек мучится, веришь ему. Вот вы как думаете — может человек заболеть гордостью, да так, чтобы умереть с голоду, но ничего ни у кого не взять, а? Всё, всё сама! Чтобы когда-нибудь дочь сказала мужу и детям: трёх жизней мне не хватит, чтобы отплатить матери за асе! Вот и отплатила… С ума сойти можно!
