Казалось, ему доставляет удовольствие говорить о Крепости плохо, но тон у него при этом был какой-то особый: так порой отец любит подчеркивать недостатки своего сына, ибо уверен, что они — ничто по сравнению с его неисчислимыми достоинствами.
— Здесь у нас участок мертвой границы, — добавил капитан. — Ее никогда не пересматривали, и она осталась, какой была сто лет назад.
— Что значит: мертвая граница?
— Граница, о которой можно не заботиться. За ней — сплошная пустыня.
— Пустыня?
— Да уж, камни и иссушенная земля. Она называется Татарской пустыней.
— Почему Татарской? — спросил Дрого. — Здесь что, были татары?
— В древние времена, возможно, и были. Но, скорее всего, это легенда. Ни в одну из войн никто к нам не подходил с той стороны.
— Значит, Крепость никому не была нужна?
— Никому, — ответил капитан.
По мере того как дорога уходила вверх, деревьев становилось все меньше, и наконец их вовсе не стало; то там, то здесь виднелись лишь редкие кусты. А дальше тянулись выжженные солнцем луга, скалы, осыпи краснозема.
— Простите, господин капитан, а есть здесь поблизости какие-нибудь деревни?
— Поблизости нет. Есть тут одна деревушка — Сан-Рокко, но до нее километров тридцать будет.
— В общем, как я вижу, не очень-то у вас повеселишься.
— Да уж, действительно, не очень.
В воздухе посвежело, склоны гор стали более покатыми, появилось ощущение, что до последних гребней уже недалеко.
— И не скучно вам там, господин капитан? — спросил Джованни доверительным тоном, усмехаясь и как бы желая сказать, что его-то такие вещи мало беспокоят.
— Дело привычки, — ответил Ортиц и добавил назидательно: — Я здесь уже около восемнадцати лет, хотя что´ я говорю — ровно восемнадцать.
— Восемнадцать лет?! — удивленно воскликнул Джованни.
— Восемнадцать, — подтвердил капитан.
Стая ворон пролетела у них над головой и скрылась в глубине лощины.
— Вороны, — произнес капитан.
Джованни не отозвался, он думал о том, какая жизнь его здесь ждет, чувствовал, как чужд ему этот мир, это одиночество, эти горы.
— А из младших офицеров, — спросил он, — потом кто-нибудь остается?
— Теперь-то немногие, — ответил Ортиц, уже жалея, что так нелестно говорил о Крепости, ибо заметил, что у Джованни сложилось о ней превратное представление. — В общем, почти никто. Всем подавай блестящую гарнизонную жизнь. Когда-то служить в крепости Бастиани почитали за честь, а теперь эту службу отбывают вроде как наказание.
Джованни слушал молча, но капитан не унимался:
