Сак напрягся, сжал кулаки.
— Ты что, не подраться ли хочешь? Решить спор на кулаках? Тогда в кусты, чтобы без лишнего шума.
Пошли, встали друг против друга.
— Начинай, я первым не умею, — улыбался Колесов.
Сак пошел мимо него на аллею.
— Да, Сак, все-таки не решился.
Сак резко повернулся и ударил в висок, закричал:
— Ну что, теперь ты не скажешь, что я трус!
Схватились, Миша разнимал.
— Я ему не собачка, чтобы он надо мной издевался! — крикнул Сак и ушел.
— Миша, давай умолчим об этом, ерунда какая-то.
Учебное занятие по юмору оказалось неудачным.
Осенью они встретились как приятели, уже не друзья.
Самое популярное занятие ребят – спорт. Были местные чемпионы по бегу, по спортивной ходьбе, по гимнастике. Футбол, волейбол, настольный теннис. Спорт – это азарт, творчество, локоть товарища, это гораздо интереснее учебы. Спорт – это крепкое братство товарищей по курсу.
Колесов спортом не занимался, только физкультурой по расписанию. Впрочем, как и некоторые другие. Он был слаб физически. Хилая грудь, тонкие руки. Постепенно крепнул телом, развилась грудь, но по-прежнему на кроссах в числе последних – одышка.
В военной среде есть объединяющие символы – это строй и пение в строю («Артиллеристы, Сталин дал приказ»), парады. Курс дважды ходил на праздничный парад на Дворцовой площади. Утомительная двухмесячная подготовка, ночная генеральная репетиция и сам парад – торжество действий единой массы: шашка из ножен вверх и к плечу, равнение направо! На первого секретаря и командующего. Изнутри прет: «Я счастлив, что я этой силы частица».
Один раз не повезло: преломляя шашку сверху вниз, разбил в кровь палец соседа. Вспоминая, сжимается от стыда.
Идеи. В 17–20 лет у него были большие идейные шатания. Он падал духом и терялся в мыслях.
Еще недавно всё было ясно и понятно. Великая Победа, лучшая в мире страна, самое правильное учение марксизм-ленинизм. А теперь вот выяснилось с евреями.
Он часто ходил к Гуревичу. От его рассказов тяжелело на душе. Аресты, ссылки, расстрелы. Не спрашивал, откуда Гуревич всё это узнавал. Сам он видел только одно: отказы евреям в вузах.
Значит, думал он, на виду провозглашается одно, втайне делается другое. Беззаконие. Как фашизм в Германии. Страшно.
Иногда его заклинивало: томясь на лекции, увидел в окно идущего в академию щуплого лейтенанта, вдруг в голову ударило: «Неужели вот этот безликий офицерик может пытать, убивать детей, женщин?»
Он не стал инакомыслящим – диссидентом. Не с кем было.
