— Нет ничего более опасного в эти месяцы чистки, как сжечь хотя бы клочок бумаги. Это будет сейчас же замечено другими жильцами и тогда скажут, что вы жгли документы и автоматически заподозрят в вас шпиона. Лучше десять враждебных партии книг в книжном шкафу, чем клочок сожженной бумаги в печке, — возражали другие.
Но все эти споры были абсолютно ни к чему.
Арестовывали и тех, кто был нем, как рыба, и тех, кто при каждом удобном и неудобном случае восторженно и громко цитировал передовые «Правды».
В руки НКВД попадали и те, кто тотчас после работы шел домой и никуда не высовывал носа, и те, кто придерживался принципа ничего не замечать и вести себя как прежде.
Чрезмерно осторожные, сжигавшие половину своей библиотеки (в том числе и разрешенные книги), арестовывались так же, как и другие, которые вообще не топили печей из страха, что могут подумать, будто они хотят сжечь документы.
Рецепта такого поведения для невинных людей, чтобы в их невиновность поверили, просто не существовало. Даже в нашем детском доме стало в то время известно, что 99% арестованных никогда ничего не совершили, против советского государства и советской власти. Поэтому при всем своем желании они не могли на допросах в чем‑то сознаваться. Но НКВД это не смущало. Как мне тогда рассказывали, НКВД находило что‑нибудь абсолютно безобидное, почтовую открытку из‑за границы, например, и строило на этом обвинение. Или НКВД узнавало, что кто‑то был в кафе «Националь» в то время, когда там, на много столов дальше, сидел иностранный дипломат. Такой безобидный случай, при известной фантазии, мог быть раздут, как участие в заговоре против Сталина.
Среди тех, кто не был еще арестован, обсуждался тогда еще один вопрос: нужно ли отказываться от фантастических обвинений в преступлениях и от подписи подобных показаний, или же надо помогать следователю в составлении таких историй и их подписывать, хотя бы для того, чтобы показать свою добрую волю?
Мнения моих знакомых расходились.
— Я никогда ничего против советской власти не предпринимал, и если я буду арестован, так не подумаю сознаваться в преступлениях, которых я не совершил. Я ничего не буду говорить и ничего подписывать, — таково было одно мнение.
— Аресты не имеют ничего общего с виной или невиновностью. Отказ в признании никому не поможет. Наоборот, при этом наказание становится строже и никто от этого не выигрывает, — было противоположное мнение.
— Я попытаюсь уже сейчас придумать правдоподобную историю, чтобы облегчить задачу НКВД и, быть может, получить более легкий приговор, если буду арестован.
