Молодая, красивая в ужасе вскрикнула.
Как большая живая рыба, вжалась в мерзлый песок, заставив охотника вновь ощутить необъяснимую боль за ребрами. А Люди льда и Дети мертвецов совсем замерли. Только старый Тофнахт обернулся и резко махнул рукой.
Поняв, охотники выволокли из пещеры Большое копье.
Медведь не был целью, может, хотели испугать Детей мертвецов.
Охотникам помогали растрепанные женщины. Босые ступни отпечатывались в мокром снегу, тускло отсвечивал наконечник, матово серебрилось мощное клееное древко. Голоса разбивались, глохли под снегом. Двенадцать охотников торопливо несли Большое копье, еще двое торопливо разворачивали легкий парус, на ходу определяя направление ветра.
Медведь остановился.
Чихнул удивленно, громко.
Он не думал, что копье направят против него, но на всякий случай оскалил желтые клыки. Он не понимал, почему несут Большое копье, даже оглянулся — где холгут? И Дети мертвецов не понимали, против кого можно направить столь совершенное оружие? Оно вздымалось над скалами. Что-то, наверное, оно зацепило в низком небе, потому что сверху снова посыпался тихий снег.
Мхи висли с лиственниц.
На мхах звездчатые кристаллы.
«…при бертолетовых вспышках зимы…»
«Мама! Мама!» — вскрикнул где-то ребенок.
«Мамонт! Мамонт!» — послышалось Людям льда.
Но мамонта не было, хотя старый Тофнахт поднял руку, указывая охотникам направление ветра. Большое копье, разворачиваясь, вдруг на секунду высветилось сразу все целиком — от плоского мягко отшлифованного наконечника до древка, сжимаемого руками.
А снег шел.
Он шел все быстрее.
В его стремительном падении казалось, что Большое копье летит, поднимается все выше и выше. Весь мир теперь поднимался с ним все выше и выше. На его фоне Люди льда и Дети мертвецов казались ничтожными. А пещерный медведь столь мал, что, устыдившись, сам задом ушел назад, за утесы.
40.
«…а медведь ковыляет
клюкву-ягоду искать,
клюкву-ягоду искать,
человечинкой икать.
А на мишке-mo шубеха
вся медве-жа-я,
вся медвежая шубеха,
белоснежная;
по хребту седая ость,
под хребтом — сырая кость,
сивы в выси рёбера,
с пуза высереберян.
А хорош он, белобрюхой,
не охаешь ничего,
только бедному мишухе
делать не-не-го.
На раздольях он,
уклюжий, со снежком балуется,
Доваландается к луже,
на себя любуется…»
