Как-то до полудня, хитро улыбаясь и почесывая свою изрядно поседевшую и переставшую кудрявиться бородку, Федор Васильевич сказал жене:
— Ну, мать, принимай нынче к вечеру гостей. Гости знатные будут, потому свечей да угощения не жалей. Чтоб свету поболе было, ненароком проглядишь чего.
У Матрены Яковлевны задрожали губы.
— Воевода?.. — только и спросила она. Федор Васильевич пожал плечом.
— Видать, поболе…
«Поболе» Матрена Яковлевна вообразить себе не могла и только тихо вздохнула.
Были согнаны все бабы и девки, бывшие под рукой, и началась великая уборка: скребли, мыли, чистили, сдували, выбивали, опять скребли. И засияла горница ровным янтарным светом.
Братаны, чтобы не мешать, забились в угол за печкой и притихли. И только любопытный Алешка ерзал на лавке, тянул шею, строил догадки.
— Федюшк, а Федюшк… Может, полицмейстер с командой, а? С саблями…
— Зачем с саблями-то? — недоумевал Федюшка.
— А для страху!.. Не-ет, — не верил сам себе Алешка. — Ежели батюшка сказал: «поболе», то поболе воеводы — митрополит!
Все в страхе перекрестились, но Алешке не поверили: к чему это митрополит-то?
Остаток дня прошел в великом томлении от любопытства и неясного страха. Лишь Федор Васильевич, празднично одетый, мягко приминая половицы любимыми юфтевыми полусапожками, вышагивал по горнице загадочный, бормоча себе под нос что-то вроде псалма. И чуть улыбался.
«Вот батюшка — никого не боится!» — подумал Алешка и ткнул Федюшку локтем в бок.
— Ему хоть сам государь, ништо ему!..
— Не-ет, — покачал головой Федюшка, завороженный ожиданием. — Государь не приедет — он маленький.
— И то, — вздохнул Алешка, вспомнив, что новому государю императору еще и полгодика не сравнялось.
Стемнело быстро. Мимо дома, заливаясь бубенцами, промчались кони, взвизгнула перепуганная девка. Федор Васильевич велел зажигать свечи. Запах воска наполнил горницу: ради праздника хозяин не пожелал ставить сальных свечей.
И тогда под окном ударил бубен, заверещали рожки, загудела волынка, затрещали трещотки, и поднялся такой дикий вой, смешанный с сатанинским хохотом и разбойничьим свистом, что Матрена Яковлевна стала быстро мелко креститься, а братаны прижались друг к другу.
Федор Васильевич расхохотался и ударил ногой дверь.
— Милости просим, бояре и боярыни! Принимай, хозяйка, гостей дорогих!
И тут же через порог перекатилось что-то лохматое, черно-белое, страшно ухающее и кряхтящее. Матрена Яковлевна опустилась на скамью, держась за сердце, а семилетний Гаврюшка скривился, готовый вот-вот зареветь в голос. Но тут чудище поднялось, и, хотя было оно со всклокоченной бородой и растрепанными волосами из пакли, все сразу узнали кучера Антипа.
