А сегодня при гостях вот что было: Марго попросила себе новые карандаши.
Я знаю, ей хочется большой набор карандашей, двадцать четыре цвета.
— Понимаешь, Люсик, — говорит она мне, — тогда я нарисую тебя как живого. А у меня только шесть карандашей, что ими нарисуешь-то?
Вчера она пробовала попросить карандаши у мамы.
— Мам, нам в школу надо. У нас там кружок рисования, я хочу ходить. А туда надо гуашь двенадцать цветов, еще пастель какую-то и карандаши двадцать четыре цвета, и бумагу акварельную большую…
Мама поднимает брови.
Вообще у мамы брови — главная часть лица, я смотрю на них и сразу понимаю, в каком она настроении. Вот когда она их поднимает — дело плохо.
— И на какие шиши я куплю тебе все это, скажи мне?
— Не знаю, — шепчет Марго.
— А я знаю. В твоем детдоме канцтовары за полгода мы уже выбрали. Ты знаешь, сколько стоит все, что ты перечислила? Пастэ-э-эль! Акваре-е-ель! Вот иди к своей директорше и требуй у нее, а у меня нечего просить. Все равно денег нет!
Марго очень огорчается.
И решается сегодня еще на одну попытку.
За столом она говорит громко:
— А у нас не только вышивальный кружок. У нас еще изостудия теперь есть. Туда надо карандаши двадцать четыре цвета, только мама никак не может найти, где они продаются. Вот и нету у меня карандашей. У всех есть…
Мамино лицо идет красными пятнами.
— Что ж ты, мама, — подтрунивает кто-то из гостей.
— Куплю, куплю, — скороговоркой бросает мама и смотрит на Марго так, как смотрит на меня, когда я написаю в коридоре на пол.
А ночью, когда Марго уже спит, они разговаривают с папой.
Никто ведь не принимает в расчет собаку, а я все слышу.
— Ну купи ты ей эти несчастные карандаши, — говорит папа.
— Да, карандаши купи, одежду купи, пастель эту, велосипед, то-се-другое-третье… Мы так не договаривались. Твоя зарплата — копейки, моя — слезы. Почему я должна содержать чужого ребенка? Государство обязано — пусть оно и содержит.
— Ну какой же Марго чужой ребенок, — вздыхает папа. — Уж за два года можно привыкнуть.
Мама шмыгает носом в темноте. Кажется, она плачет.
— Устала я. Думаешь, я сама не понимаю. Девчонка хорошая, хорошая. Но вот она меня мамой зовет, а я же вижу, чужая она мне, чужая. Я свою хочу, понимаешь, сво-ю!
Папа в ответ молчит и дышит в темноте громко. И гладит маму по плечу.
— Ну все-таки, — говорит он примирительно через пару минут, — ведь есть что-то такое, что тебе в ней нравится.
— Есть, — говорит мама. — Вон старательная она, иной раз смотрю — ну такая лапушка, все убрала со стола. А еще, только не смейся, ладно?
