Паша поднял воротник
своей куртки: в спину тянуло сквозняком.
– Дело, как я сказал,
было весной, когда лед с реки уже сошел, но солнце уже пригревало. Поехал он с
дружками рыбачить своей «удочкой». Быстро сделали дело и сидят скромно на
берегу возле костра, ушицу варят под водочку, кайфуют, музон слушают. Вдруг
видят: прямо в их сторону с крутого лесного пригорка спускается какая-то
незнакомая женская фигура. Пригляделись – идет вся в черном, монашеском, голова
платком покрыта и, как оказалось, совсем молоденькая еще, почти девчонка. Но
вот что странно: идет босиком по холодной земле, словно не чувствует холода. Те
сидят, смотрят, какое же дальше кино будет. А она спустилась ближе, молча
посмотрела на них и как–то с укоризной головой покачала. Да и пошла себе вдоль
речки. Хлопцам стало отчего-то не по себе. Враз расхотелось и водку жрать, и
музыку слушать. Сидят, смотрят ей вслед: куда она идет? И главное: откуда? Только
наш герой не растерялся, догнал ее, остановил и говорит: «Куда же это вы, мадам,
так спешите? Прошу к нашему шалашу. Извольте рыбки откушать».
Та ничего не отвечает,
только смотрит ему в глаза, будто мысли читает. А чего их читать, когда и
дураку было понятно, чего он хотел от этой девчонки. Кругом лес глухой, ребятишки
не выдадут его шалостей, да и сами не прочь поразвлечься. Монашка та в самом соку,
как ты: молодая, красивая, глазастая.
«Класс! – говорит. –
Многих перепробовал, а монашек – ни разу».
Прижал к себе монашечку
своими клешнями – попробуй вырваться от такого бугая. Да тут с ним что-то
случилось. Разжал он вдруг клешни и отпрыгнул от монашки, а потом коснулся
пальцем того места, где у нее на груди, видно, крестик висел, и говорит: «А
хочешь, я тебе сейчас точно такой же на лбу вырежу? Хочешь?» И достает из-за
пояса настоящий чеченский кинжал, острый, как бритва!
Ольга вдруг ясно представила
себе эту страшную картину, и ей тоже стало не по себе. Она робко посмотрела на
сидевшего неподалеку Мишку. Паша между тем продолжал:
– Дружки сидят,
пошевелиться не могут, только глазами хлопают. А монашечка стоит и смотрит на
Мишку. Рассвирепел тот не на шутку и хотел сказать ей что-то особое. Он это
умел. Никто в нашем поселке не мог так материться, как Мишка. В матюках он был
настоящий поэт. Даже если матерился без злобы, а, как говорят, для связки слов,
у него это выходило всегда по-особенному вдохновенно. Пока усмирял горцев,
нормально разговаривать вообще разучился. Ну и решил, видать, блеснуть «эрудицией»
перед монашкой. Подошел вплотную, открыл было рот, а монашечка вдруг и говорит
ему: «Не надо. Я знаю, что ты хочешь сказать и сделать. Не надо. А если
скажешь, то я тебе уже ничем не смогу помочь». И слегка прикрыла ему рот
ладошкой своей. Потом еще говорит: «Ты если все же захочешь мне крестик
подарить, то приходи сюда, когда время будет, и только позови меня. Я услышу и
приду. А сейчас помолчи немного». Еще раз коснулась до него ладошкой и пошла
себе дальше. Потом уже издали обернулась и снова говорит: «Захочешь повидаться
– приди сюда и позови. А зовут меня Аннушка…».
