А дальше? Что дальше? Притащился в гостиницу, взял в буфете
горького пива «Балтика». «Балтик» было несколько номеров, но я сказал: «Мне
любой». Мне такой и дали, посмотрев как на дурака. Кем я, собственно, и
был. Разве не дурак – упустил девушку. Кто она? Сколько лет? Замужем? Теперь-то
зачем это знать? В этих туманах петербургских все испаряется навсегда. К утру
забуду, говорил я себе. И на науку наплюю с колокольни Ивана Великого. И вообще
в Сибирь уеду.
Потащился на вокзал. По дороге вспомнил, что забыл все, что
выложил на подзеркальник в ванной, всякие мужские причиндалы. «И на это
плевать». Хотя тут же вспомнил примету, что за забытым возвращаются.
В вагоне, выложив деньги за постель и билет на столик,
заполз на верхнее место, сильно надеясь на объятия Морфея. Нет, сегодня все от
меня уходило: девушка, вещи, сон. Я так ворочался, что стало неловко перед
соседями, и я потихоньку соскочил на пол и вышел. Дорожка в ту часть вагона,
которая как бы ни убегала от Питера вместе с вагоном, все-таки оставалась к
нему ближе, и я пошел по ней. Так бы все шел и шел, подумал я. Да что же это
такое! Я же взрослый человек – школу окончил, в армии отслужил, институт прошел,
скоро диссертацию сляпаю, а не могу элементарно уснуть. После беспокойной ночи
в поезде, после длиннющего дня. И не сплю. Ладно ли со мной? Неладно, отвечал я
себе. Я прижался лбом к холоду стекла. Проносились и ударяли по глазам
прожектора маленьких станций. Я сильно-сильно зажмурился и все вспоминал ее.
Где там! Только как единственная милость вспоминался упругий, как порывы ветра,
мотив вступления к музыке Орфа. И еще ее тихий, доверчивый, я не осмелился даже
мысленно произнести – ласковый взгляд. Но в какой миг он был: у собора, в фойе
симпозиума, в Капелле, – я не помнил...
Явился к обеду в наш философско-социологический коллектив.
Встретил своего умного научрука Эдуарда Федоровича.
– Хорошо принимали? – спросил он,
вглядываясь. – И сам принимал?
– Ни синь порох, ни боже мой, – отвечал я.
– Да уж ладно, видно же. Ну, делись привезенным.
– Эдуард Федорович, не только слова, слова, слова, но
уже просто бессловесная, бессвязная болтовня. Болтают, болтают и болтают.
– А где сейчас не болтают? – хладнокровно отвечал
Эдуард Федорович. – Сейчас в мире два состояния: или болтают, или
стреляют. Выступал?
– Нет. С чем? Перед кем?
– Гордыня, юноша. Сеять надо везде, и в тернии, и при
дороге.
– Эдуард Федорович, я все как-то не осмеливался
спросить: мы на кого работаем?
