– Можно?
Саша приветливо подняла на меня зеленые глаза.
– Я вернусь к вопросу о мороженом. У меня претензии, у
меня вопрос к маме Сережи. Если мама знает, что Сережа недавно переболел
ангиной, то зачем же она соблазняла его мороженым?
– Александр Васильевич, действия взрослых мы не
обсуждаем, – улыбаясь, сказала Саша.
– А можно мне выйти? На десять минут, – попросился
я.
– Вы можете не отпрашиваться.
– Нет-нет, я хочу быть в числе учеников.
Еще быстрее, чем в прошлый раз, я понесся по лестнице, не
взял куртки, на улице спросил, где тут мороженое. На мое счастье, оно
продавалось рядом и, на счастье детей, было не заграничным, отечественным.
Жалея, что не сосчитал коллектив продленки, я купил побольше, загрузил все в
пакет с рекламой американских сигарет и побежал обратно, невольно став
пропагандистом порока, с которым боролся. Через минуту, спросив разрешения у
строгой учительницы, раздавал мороженое. Ей, конечно, в первую очередь.
– Объявляю соревнование, – сказала она, – кто
медленнее съест, тот...
– Тот получит добавку! – объявил я. У меня
осталось несколько порций.
– Нет! – решительно возразила она. – Едой не
поощряют и не наказывают. Если не возражаете, отнесем тете Симе. Сторожихе.
Как я мог возражать? Мороженое, которое я съел быстрее всех,
не охладило меня. Съевший всех медленнее получил тоненькую книжку сказок
Пушкина.
Продленка же не может продлеваться бесконечно, думал я. Саша
объявила перерыв, вопросительно взглянула на меня:
– Мне надо позвонить.
Мы пошли вместе по длинному коридору. Уже темнело. В
учительской никого не было. Вот сюда она прибежала, когда я звонил, по этому
телефону я слышал ее голос.
– Александра Григорьевна! – сказал я, протягивая к
ней руки и приближаясь.
Она подалась навстречу. Мы поцеловались. Она оторвалась и
пошла к окну.
– Саша! – догнал я. – Саша! Я уже вечность
знаю и люблю тебя. Все во мне жило ожиданием тебя, Саша!
Я обнял ее за плечи, она потупилась, но не отстранялась.
– Саша, я прошу тебя стать моей женой.
Она подняла голову. Я истолковал это как ожидание поцелуя и
вновь склонился к ней. Но она мягко повернулась и пошла к дверям.
– Надо идти. Дети. Их нельзя оставлять надолго одних.
– Это меня нельзя оставлять одного.
– Александр Васильевич, идемте.
– Саша, странно же меня называть на «вы», когда мы...
когда мы... уже не на «вы».
– Идемте, идемте.
«Да что ж это такое, – потрясенно думал я, шагая за
ней, как невольник. – Мы поцеловались или нет? Или это у нее ничего не
значит?»
