- Остановить бы, опять его прорвало, - наклоняется ко мне Кувалдин.
- Пусть выскажется.
- Врет же он, - сокрушается Егор, потом смеется вместе со всеми.
- Мать говорит: "Нехристей в семье не должно быть. Это надругание над верой христианской", - воспользовавшись одобрительным взглядом Шатрова, продолжает Чупрахин. - Отец стоит на своем: "Дура, говорит, что ты смыслишь в этой вере!" - "А то, - говорит мать, - что у нехристей не растут на голове волосья. Какой девке полюбится плешивый парень?" Дед потушил пожар. "Вот что, говорит, аники-воины, окрестим мы его дома, купим у горшечников трехведерный кувшин и с богом обряд совершим". Так как деда в семье считали человеком рассудительным, согласились. Купили огромный кувшин, макитрой у нас называется, наполнили водой. Дед вооружился какой-то книжкой, потом выяснилось, что это был учебник по арифметике, прочитал молитву. Ну, значит, бултых меня в эту посудину: расти Иваном. Так что я - дважды Иван. Это надо бы знать фашистам! - вдруг сурово восклицает Чупрахин.
- Узнают, - в тон ему отзывается Шапкин.
- А дальше моя биография неинтересная, - разводит руками Иван. - Кончил ФЗУ, служил на флоте, там и в комсомол приняли. До армии работал на транспорте, в ростовском депо. За хорошую работу премию получал. Был со мной такой интересный случай... Маленько к наркому на чай не попал. Приезжаю в Москву, а там в наркомате выяснили, что нарком другого Чупрахина приглашал... Море люблю... Это вам, наверное, неинтересно, - опуская голову на грудь, тихо заключает Иван.
Рассказываем о себе часа полтора. Шатров слушает внимательно, кое-что записывает.
- А кто из вас поет? - интересуется подполковник.
- Мухин, - отвечает Сомов и обращается к Алексею: - Спой, Леша. Лейтенант кладет на его плечо руку. Вижу на руке лейтенанта, выше кисти, синий шов недавно зарубцевавшейся раны.
Грудь Мухина поднимается, и с его почти детских, обветренных губ начинает литься ровная песня. Вначале тихо, потом все громче и громче. Щеки Алексея вспыхивают нежным румянцем. У Мухина приятный, звонкий и чистый тенор.
Мухин обрывает песню. Несколько минут в землянке стоит тишина. Шатров застегивает шинель, говорит:
- Да-а, подходяще спето!.. Хорошие люди у тебя, Сомов.
- Леша, спой "Варяга", - вдруг просит Иван.
- Хватит, товарищи, отдыхайте, - распоряжается Шатров и уходит вместе с Сомовым.
А мы никак не можем освободиться от мыслей, навеянных песней. Все куда-то исчезает. Передо мной степь... Далеко, где чистое небо сливается с землей, идут тракторы. Тянется широкая лента пашни. Зябь мягкая, пушистая, как сдоба, - так и хочется потрогать ее, взять в горсть, растереть на ладони и вдыхать сыроватый, отдающий перегноем запах. Прошли теплые осенние дожди. Степь бурно зеленеет. Ожил мятлик, покрываясь свежим зеленым ворсом. Ярко краснеют морозоустойчивые солянки. Придет первый мороз и своей неумолимой рукой оторвет их от земли и бросит на потеху ветру, который соединит солянки в большие шары и погонит по степным просторам до первого оврага или зеленого заслона, где они найдут свой вечный покой.
