– Уразумел.
В книжню поскреблись, в дверь заглянула голова
поповского сына Епишки.
– Отец Евагрий снова серчать надумал, – недовольно
сообщил он. – Чего так долго-то? Небось не в княжьи хоромы послан.
2.
– Здесь он. Помирать
собрался.
Дворский кметь оттопырил губу, ушел в сторону, сел
на перевернутую телегу и принялся чистить ветошкой и без того чищенный холопом
меч.
Даньша поглядел через узкое, в полтора кулака
окошко. В порубе было темно и глубоко. Несло отхожим духом. Где-то там внизу
что-то глухо ворочалось.
– Эй! Кто живой есть? – позвал Даньша.
Иных звуков не было. Даже ворочаться перестало.
– А может, помер, – буркнул княжий отрок, – пока я
за тобой ездил.
Всем видом кметь пытался втолковать окружающим, что
невзначайная погибель старшего дружинника, заточенного князем в поруб, является
для него смертной обидой. Глядеть за узником поручили ему. Кормить и поить
тоже. Чтоб не совсем затосковал. А тот захотел вдруг протянуть ноги. Что
князь-то скажет?! Уморили, скажет, моего Душилу…
– Я те дам – помер, – погрозил Даньша. – Лучше
объясни заново, как он в поруб угодил. Я чего-то не совсем понял.
– Чего тут объяснять. Слыхал небось, к князю
латынские послы прибыли, дочку сватают для ихнего короля.
– Ну.
– Ну и перепились на пиру. Душило и этот… рыцарь
Ромуальд. Пошли ворон стрелять. Там их и повязали. Не сразу, правда.
– Это кто тут мне кости перебирает?! – зычно
громыхнуло из поруба.
Даньша обрадовался:
– Ну вот, а говоришь – помирает. Кто помирает-то?
– Даньша, брат крестовый! – взревело в порубе.
Бревна задрожали.
– Душило, упырь ты мой родной! – Даньша одной рукой
облапил оконце, как бы обняв друга. Второй руки у него не было, рукав суконной
свиты заткнут за пояс. – Где ты, не вижу…
– Да тут я, не достать до окна, яма глубокая...
Савка тебе чего наплел про меня? Все брешет. Не так было.
– А как?
– Князь на меня разгневался. Я пятерых из младшей
дружины покалечил.
– Семерых, – уточнил Савка.
– Ты уж там молчи, смерд.
– Я не смерд.
Кметь оскорбился и ушел. Из-за сруба кладовой клети
торчал лишь его нос.
– Шестерых покалечил, – поправился Душило. – Так
они сами... Нечего под руку лезть, когда я из лука стреляю. Не люблю я этого.
– Для чего по церковным крестам-то стрелял?
– По крестам – не знаю, наговор это. Бояре меня не
любят. Поклепничают князю. Мы с рыцарем Мудальдом по воронам били. На спор. Я
не виноват, что они все по крестам сидят. Как будто в Киеве больше сидеть негде.
И рыцарь этот… Если б я не выпил столько меду, я бы ему голову скрутил. Чего
он… А так я добрый.
