– Что же
такого молодого на село посадил, отче игумен?
– Григорий и
разумен, и духовен с годами будет. Молодость ему не помеха.
Боярин стал
серьезен.
– Тебе, Феодосий,
открыто будущее. Что будет с Русью?
Игумен смотрел
в крошечное окошко кельи, затянутое бычьим пузырем.
– Отчего
спрашиваешь, Янь Вышатич? – повернулся он к боярину, глянул остро.
– Тревожно
мне. Князья Владимир и Ярослав на великий киевский стол через кровавые свары с
братьями сели. Ярославичи пока в мире живут. А вдруг перессорятся? А сыновья их
и внуки? Как полоцкий Всеслав, будут города друг у дружки жечь? Слыхал ты,
какой намедни погром в Киеве, на Брячиславовом дворе, учинился? Давеча и знамения
были в солнце и в звездах. К добру ли все это?
Феодосий
покачал головой, в которой было не так много еще седых волос. Игумен оставался
крепок, хотя давно подступала старость.
– Не к добру,
боярин. Быть бедам. Как не быть им. Что с Русью будет, спрашиваешь. Так ведь
нет ее, настоящей-то Руси.
– Как же нет?!
– изумился Янь. – Ведь Иларион-митрополит сказал о ней: не худая и неведомая
страна, а ведомая и слышимая всеми четырьмя концами земли! И когда еще сказал –
при князе Ярославе!
– Иларион
далеко смотрел. Мудрец он был и книжник, разумом в поднебесье летал. Очертания
грядущего зрел. Ныне же Русь – тесто сырое. Месить его надо, долго, чтоб взошло
как надо. Да не задохнулось в квашне, не скисло и не прогоркло. А то ведь как
бывает… Позапрошлым летом рыбаки вытащили неводом из Сетомли утопленного
младенца. Страшненький был ребеночек, и рассматривали мы его целый день.
Срамные части на лице росли, а прочего не буду тебе и описывать. Опять его в
реку бросили, от греха дальше. Тесто-то Божье, а замес бесовский получился,
срамной.
– Кто же
русское тесто месить будет? – спросил Янь.
– Все.
Господними руками все будут – от князя до смердов.
– Какой прок
от смердов? – Боярин наморщил высокий открытый лоб. – Они по сю пору в древнем
язычестве пребывают. Русь же христианской должна быть.
Феодосий
помолчал, четки в его руках водили хоровод.
– Как жив
князь Святослав? – вдруг спросил он.
– Слава Богу.
Здоров, весел. На ловища ездит. Пирует. Как говаривал князь Владимир, веселие
Руси есть пити.
– И волхвы-песнотворцы,
Велесовы внуки, на пирах тех поют? Вещий Боян не в княжьем ли тереме приют
обрел? Так ли уж одни смерды в поганстве живут? Со смердов-то спрос меньший,
чем с князей.
– Неспокойная
душа у Святослава, – вздохнул боярин, тоже не любивший песельников, кормившихся
при дворе Святослава. – Тоска его гложет, что первее Изяслава не родился и что
не совершил великого, как прадед – князь Святослав Игоревич.
