– Да и не
только духовное, – сказал Янь Вышатич.
– По мере сил
наших и молитв помогаем сирым и убогим, – согласился игумен. – Вот ответ на
твой вопрос, боярин: я, худой раб Федос, от мира по своей воле скрылся в
подземной келье и снова, но уже через принужденье, вышел к миру.
– Через
принужденье?
– Если бы я
стремился к миру без принужденья, я бы не был монахом. Чернеческое житие таково
– всегда и во всем делать себе принужденье.
– Только ли
чернеческое должно быть таким? – жадно спросил боярин.
Феодосий
внимательно посмотрел на него.
– А ведь я,
мнится, знаю, о чем ты спрашиваешь. Только не совсем пойму: ты, боярин, хочешь
себя принудить оставить бесплодную жену и взять другую или та, другая для тебя
принужденьем будет, чтобы только детей с ней родить?
– Смеешься ты
надо мной, отче, – через силу улыбнулся черниговский воевода.
– А ты и сам
над собой смеешься, когда слушаешь лукавые советы и думаешь принять их. Разве
это добрые друзья говорят тебе развестись с Марьей, которую ты любишь всей
душой? А то и не разводясь, привести в дом наложницу? Каково будет твоей жене,
прожившей с тобой всю жизнь, видеть на мужнем ложе молодую девицу? Разве добрый
друг не подумал бы прежде об этом?
– Прав ты,
Феодосий, нет у меня друзей. – Боярин в тоске опустил голову. – И обо мне тоже
никто не подумает.
– Не гневи
Бога, Янь Вышатич. Есть кому о тебе думать. Да и Марья твоя любит тебя. Вместе
и живите как Господь даст. А дети… – игумен задумался, теребя кипарисовые
четки. – Дети по Божьей воле родятся, а не по людскому хотению.
Снаружи кельи
возгремел молодой густой голос:
– Молитвами
святых отец наших, Господи Иисусе Христе, помилуй нас.
– Аминь, –
отозвался Феодосий. – Входи, брат Григорий.
Вошедший
чернец доставал головой до потолка кельи и еще пригибался. Он был нескладен,
кучеряв, с редкой бороденкой, не успевшей по молодости как следует вырасти.
Низко поклонившись игумену и отдельно боярину, молвил:
– Из села я,
из Мокшани, отче Феодосий. Беда стряслась. Беда и еще полбеды.
– Что ж
прибежал? Сам не справишься?
– Не
справлюсь, отче.
– Ладно,
ступай пока, видишь, гость у меня… Постой-ка. Как ты в монастырь попал, если я велел
ворота днем не отпирать?
– Прости,
отче, – Григорий пал на колени и ударил лбом в земляной пол, – я через стену
перепрыгнул.
– Экий ты
безобразник, – пожурил его Феодосий. – Ну да с твоим росточком… Ступай.
Монах принял
благословение и скрылся за дверью.
Янь Вышатич
посмеивался в бороду, наполовину седую. Настроение его заметно поднялось.
