Коллекционер
доставал мои бутылки по одной, рассматривал сначала через стекло очков, потом
другим глазом, без стекла. Я переживал за судьбу каждой. Редких среди них не
оказалось, зато забракованы были всего две, из-за трещины и разбитого горлышка.
Получив на руки девять крышек с рисунками на аверсе и одну простую, без
рисунка, я не удержался: «Вам никто не говорил, что ваша коллекция может
представлять опасность в международном плане?» – «Что вы имеете в виду, молодой
человек?» – «Я имею в виду вот что. После одиннадцатого октября международное
сообщество твердо усвоило, что такое бутылки с зажигательной смесью в руках
террористов. Они там, в Цивилизации, пугают себя угрозой общечеловеческим
ценностям. Хотя лично я не совсем понимаю: если ценности общечеловеческие, то
кто им угрожает? Условно-гуманоидные виды? Но это так, к слову. Я хотел
сказать, что если про вашу коллекцию узнает или, не дай бог, увидит кто-нибудь
оттуда, я не поручусь, что они не сочтут это угрозой для себя. В лучшем случае
– проявлением антидемократических настроений, разных там тоталитарных
инстинктов». Акакич очень натурально спал с лица и выкатил глаза. Сразу видно:
до меня человеку про такие ужасы никто не говорил. Он пожал мне руку, произнес
с чувством: «Благодарю за предупреждение» и сунул в ладонь еще пять
маркированных крышек. Пару секунд я прикидывал, не является ли это
унизительным. Пришел к выводу, что Акакич просто заплатил – либо за
информацию, либо за молчание. Мы расстались удовлетворенные друг другом. На
пороге я спросил: «Скажите, а вы не боитесь, что вас засыпят культуровозы?» –
«Если бы не боялся, я бы здесь не жил». После этого я уже не сомневался: Акакич
точно имеет отношение к радикальным организациям. И под зонтами у него что-то
заныкано. А пивная специфика коллекции – для отвода глаз.
***
…С доктором
Горбатым меня связывала давняя, крепкая взаимная антипатия. Еще со школы. Наше
отвращение друг к другу мы успешно скрывали. Настолько успешно, что когда
кто-нибудь из нас делал другому гадость, противной стороне от этого только
хорошело. Зачинщику, соответственно, плохело от досады. Последняя такая
подлянка произошла с ним, а вернее со мной, два года назад. Я отправил Маздаю
по почте обрывок страницы из неизвестной книжки, который подобрал в добывающей
зоне. Сначала хотел, как обычно, пустить этот фиговый листок на оракульские
билетики, а потом вспомнил про заклятого друга. Маздай к тому времени уже
сделался подающим надежды психологом, практиковал биоэнергетику. Я задумал
изощренно поглумиться над ним. Обвел на обрывке фломастером ту самую фразу,
написал, что этот клок бумаги – единственный оставшийся от личных дневников их
великого авторитета Фигмонта Дрейда. Фраза была фундаментальная,
припечатывающая. Дословно, кажется, так: «Сам я считаю, что жизнь – это
всего-навсего экскремент Абсолютного Духа».
