Над беднягой произвели обычные процедуры, которые следуют за смертью человека. Его тело обмыли с небрежностью, обычной по отношению к тем, кто уже не может пожаловаться, закрыли ему глаза и накрыли их монетками, подвязали челюсть, пока она совсем не закостенела, переложили тело в гроб, и близкие покойного пришли бросить на него последний взгляд. Вскоре были сделаны приготовления к похоронам. Плотник похоронной фирмы, большой любитель своего дела, собирался завинтить гроб утром, в половине восьмого, а в два часа мистера Джонсона должны были опустить в землю в присутствии преподобного Томаса Такера, хорошего человека.
Однако ночью накануне похорон, едва дедушкины часы в гостиной пробили полночь, заставив напуганных мышей попрятаться по своим норам, мертвец вздохнул и огляделся.
Окно спальни было задернуто занавеской, однако такой тонкой и прохудившейся, что она совершенно не препятствовала потоку лунного света прорываться в комнату, ибо полнолуние перед осенним равноденствием было в самом разгаре.
И впрямь, луна так ярко освещала комнату, что мистер Джонсон, немного приподнявшись, мог видеть все вокруг. Но сначала, будучи немного ошарашенным, словно его вырвали из необычно крепкого сна, он не смог понять, где находится.
Его чувства напоминали чувства человека, который, впав в беспокойный сон в самом начале ночи — а большая часть жизни мистера Джонсона была ничем иным, как дурным сном, — к утру крепко засыпает и просыпается освеженным. Но в намерения Смерти входило не просто утешить его и дать почувствовать предвкушение своей любви, но и наделить неким даром в качестве награды за то краткое неудобство, что доставляют вновь прорезавшиеся зрение и слух. Этот дар заключался в том, что на протяжении того небольшого времени, когда мистеру Джонсону будет позволено видеть и слышать, он приобретет силу понимать, о чем говорят между собой маленькие обитатели его спальни — насекомые.
Ночь была безмолвна; луна висела высоко над голыми полями и проливала обильный свет на огромные кучи зерна, принадлежавшие фермеру Толду.
В прохладном одиночестве загородной ночи чувствовалось движение каких-то огромных сил, из коего рождалась красота, столь чистая и святая, что освобождала людей — если они хотя бы мельком замечали ее — от дневных треволнений. Но это безмолвие, обещавшее такой покой, было сейчас нарушено хитрой лисой: пользуясь ночным часом, она протрусила сквозь блистающие поля, пробралась на гумно мистера Толда и схватила жирного петушка, который был настолько глуп, что устроился на ночлег на дышле телеги.
