На холмах наших, полных печали,
пели роги пронзительней птах.
Что за радость они возвещали,
что за пени таили в устах?
Мы следили за шествием света
у шального восторга в плену,
так посмотрим же, что нам про это
песнопевец сказал в старину.
В золотое еще первовремя
слову дан был священный завет:
ты открыто всегда перед всеми,
никого не отринешь ты, нет.
Вот, земли драгоценное чадо,
жизнь шагает по нашим горам
и гарцует и льнет к нам с отрадой,
как в пространство вписавшийся храм.
Но пока мы за плотью бежали,
как случилось, отцы, что слова,
пренебрегнутые, не оплошали
и не свисли с ее рукава —
предпочли, и отнюдь не напрасно,
с губ слететь и уйти на простор,
как селянин, что с крынкою масла
из подпола выходит во двор.
Мертвецы и живые ладони,
о земля, тянут к первоплодам
твоего древа жизни на лоне
вод прозрачных, в глубинах их, там…
Зря вы, дети земли, побороться
возжелав, укрепляете тыл.
Победить? Но ведь свет не дерется.
Проиграть? Он же не победил.
На земле праздник не упразднится,
не иссякнут плоды и ручьи,
и живущий, как око в глазнице,
обретает себя в бытии.
В темных волнах — куда было деться? —
мы, играя, опомнились вмиг —
вырываясь из Божьего сердца,
свет сквозь водную толщу проник
вглубь, и в страстных мечтаниях звездных
мы с ним вынырнули как-нибудь,
словно кит, набирающий воздух,
