На том и порешили…
Мне связали руки и передали уже сидевшим верхом казакам.
Ехали они, не спеша, однако я даже бегом поспевал с трудом.
"Так можно доиграться… Пора что-то предпринимать. Только чуть-чуть подальше от посторонних глаз. Вон хотя бы там, у рощицы…
После "народного вече" особо теплых чувств к обитателям Горбов не питал, и что с ними будет дальше – волновало мало.
Разве Улита? Но, думаю, она не пострадает.
Ну что ж! Тогда приступим…
Я начал телепатическую атаку. Результата долго ждать не пришлось.
— Ну так ты, расскажи нам, Миколо, еще разок, как это побил вас тот дурнык. Чего молчишь? Неужто ты после того козак? Хуже бабы…
— Да заткнись ты, Грыцю! А то языка подрежу! — вспылил терпевший до сих пор насмешки Мыкола.
Я же активно раздувал и без того давно тлеющие искры вражды. Нужно разбудить пламя.
— На кого ты голос поднял? Мать твою…
— Ты мою мать, чертяка поганый, не трогай! Свою некбось, где-то по шинкам потерял, байстрюк неприкаянный!
Глаза Гриця вмиг налились кровью. Видать, наступили на больную мозоль. На губах проступила пена. Обнажив саблю, забыв о больной руке, он бросился на обидчика.
Но Мыкола рубиться с ним не собирался. Выхватив из-за широкого пояса пистоль, мгновенно взвел курок и, почти не целясь, в упор, выстрелил в голову.
— Ах ты, гад! Побратыма моего!.. — заревел ехавший рядом казак… — Убью.
Сцепились на саблях.
Воспользовавшись замешательством, ошалело глядевшего на них поводыря, я резко дернул легкомысленно привязанную к поясу веревку, сбросил его на землю. Не дожидаясь пока он придет в себя, накинул петлю на шею, резким сильным движением сломал шейный позвонок. Вытянул из ножен саблю и, зажав между коленями, перерезал плетеную веревку, освободил руки.
Казак, грозивший отомстить "за побратыма", все же преуспел. Меня он еще не видел, спешившись, заглядывал в лицо поверженному врагу. Тот стонал, хрипел и булькал кровью, готовясь отдать Богу душу.
— Побратыма моего… убью! — уже не столь уверенно повторял он, не понимая, что вдруг на них нашло. Вместо ярости постепенно приходил страх, боязнь наказания за содеянное.
Тут он увидел меня с саблей в руке. Шагнул навстречу, но потом остановился. Наверное, прочел в моих глазах приговор.
— …Ты, дурныку! Ты! Да ты – сам дьявол! Не убивай!..
Его посиневшие губы дрожали. Руки были густо измазаны кровью. Он то и дело с ужасом на них смотрел…
— …Мыкола говорил… а я дурень последний не верил… Не убивай. Никому не скажу! Ей-Богу, никому. К Стоцкому не вернусь… Подамся на Сич… Отпусти… Христом-Богом молю… Отпусти…
