— Говори, что ты хочешь обсудить, — потребовала я. — У меня мало времени.
— Речь идет о Матиасе, — сказал Юрген. — Через несколько месяцев он получит аттестат зрелости.
— Да, — ответила я.
— Но он еще не достиг совершеннолетия.
— Нет, — ответила я.
— До этого момента за него отвечаешь ты.
— Верно, — подтвердила я.
— Я бы хотел, чтобы Матиас продолжил учебу в Штатах.
Так вот в чем дело. Я ждала чего-нибудь в этом роде и не выразила ни удивления, ни возмущения по этому поводу. Я была совершенно спокойна, так как знала, что отвечу. За полукруглой стойкой тихо двигался официант. Он наполнял соленым миндалем маленькие вазочки.
— А я хочу, чтобы Матиас учился в Вене, — сказала я.
Юрген собирал указательным пальцем табачные крошки в маленькую кучку.
— Учеба в Штатах имеет много преимуществ, — сказал он.
— Знаю, — ответила я, — я даже думаю, что он охотно поехал бы туда.
Юрген гневно выпрямился. Теперь он смотрел мне в глаза.
— И несмотря на это ты хочешь помешать ему?
— Нет, — сказала я, — я хочу, чтобы он еще один год провел здесь. Не потому, что я имею на это право, а потому, что хочу использовать свой последний шанс.
— Объясни, пожалуйста, в чем дело?
— Я надеюсь, что за этот год Матиас лучше узнает меня. Пока он учился в интернате, мы мало бывали вместе. Мы оба изменились. Мне всегда хотелось знать, что с ним происходит, и как-то участвовать в этом, но он не принял ни моего нового образа жизни, ни меня в новом качестве. Если мы проведем этот год вместе, у него появится возможность узнать меня. И может быть, понять. Потом он наверняка захочет уйти. Но он вернется ко мне.
Юрген молчал.
— Я не думаю, что у тебя есть этот шанс. Если ты заставишь его остаться здесь на год, он будет думать, что многое упускает. Вряд ли у него появится желание разобраться сначала с твоими проблемами и только после этого уехать. Мир, который я ему предлагаю, гораздо соблазнительнее.
— И все равно я верю, что нужна Матиасу.
Юрген посмотрел на меня с сочувствием. Его голос стал мягким и примиряющим.
— Ты изменилась. Это правда. Нашей короткой встречи достаточно, чтобы понять это. Может быть, сейчас ты лучше знаешь, что тебе надо. Но ты все же живешь иллюзиями. Я умоляю тебя спуститься с облаков на землю.
— Я давно уже это сделала, — ответила я.
Напротив меня, на голубых, с бело-золотой каймой, обоях висели две картины. На них были изображены женщины в стиле Фрагонара. Дама справа чуть склонила тонкое, нежное лицо под широкополой, надвинутой на лоб шляпой, ленты которой мягко спадали на молочно-белую кожу ее декольте. Ее грудь прикрывала шаль из прозрачного, струящегося материала. Длинные каштановые локоны, видимо слегка припудренные, подчеркивали беспечное выражение ее лица, которое, однако, не побуждало зрителя к размышлениям, полностью подчиняясь его воле. Дама была милой и симпатичной, но не нравилась мне. Лицо другой женщины — слева — было изображено лишь на три четверти. Она не смотрела на зрителя. Черты ее лица, прекрасные, но жесткие, выражали решимость и непокорность. Светлая вуаль, едва коснувшись волос, резко спадала вниз. На белые плечи был накинут красный бархатный платок. Вырез платья — едва прикрыт, однако чувствовалось, что она не хочет выдавать свои тайны, не желает, чтобы ее поняли и разоблачили. Этот образ однозначно ассоциировался в моем сознании с Камиллой. Но, в отличие от нее, эта женщина внушала не страх, а мужество. Она нравилась мне. Она была моей союзницей в разговоре, который должен принести мне победу.
