– Слушаю, – пропел академик, продолжая глядеть на Братушкина.
– Вы от меня ничего не услышите, – пробормотал Вася. – Нам главное – чтобы картошка была и водки стакан.
Академик поморщился. Можно подумать, что Вася алкоголик. Братушкин пьет, конечно, но не настолько, чтобы мозги потерять.
Красавин, пожав руку Петру Платоновичу, медленно и величаво удалился. Сотрудники некоторое время молчали. Потом Рабин вдруг вскочил, он вспомнил: утром ему домой позвонил некий мужчина и пообещал за телефильм тридцать сребренников, вымазанных говном.
– Я записал голос, – усмехнулся Толя. – Передадим в УВД, там выпускники нашего факультета, найдут.
Поперека отмахнулся, скривившись как от зубной боли.
– Ерунда. – Да и в самом деле, уже не эта телевизионная передача на памяти и не гнусная публикация прошлой недели угнетала душу, а вот эти два письма от старого друга. Как он мог?! И это случайное совпадение – удар за ударом, или не случайное? Сотрудникам показать? Нет.
Работа опять не шла. От великой тоски включил сотовый, тот мгновенно замурлыкал, как Соня, но Петр Платонович не стал слушать – отключил. И все же почувствовал себя немного удовлетворенным: о нем помнят. Ведь номер сотового знают лишь самые близкие люди.
К вечеру малодушно нажал кнопочку. И немедленно телефон ожил, Поперека услышал гнусавый, нараспев голос:
– Ну, как, Петя?! Народ всё знает! Еще не то будет! – и короткие гудки.
Что народ знает? Про письма Гурьянова?! Или про что?.. Снова в голове будто река зашумела. Кровь бросилась в лицо.
Поперека склонился над столом, сильно сжав ладонями виски. Вдруг ему стало мучительно тяжело дышать. Стол накренился, как плот. Включенная в сумеречной лаборатории лампа под потолком полетела, как желтая оса в угол...
Когда Петр Платонович очнулся, он лежал на продавленном диване с торчащими пружинами. Над завлабом тряслась явившаяся к концу дня на работу Анюта, брызгая водой из стакана.
– Перестань... – пробормотал Поперека. – Ты же не поп. Ты меня уже освящаешь? Или соборуешь? Как правильно, Вася?
Стоявший в стороне Братушкин угрюмо покрутил лысоватой головой и ушел. Наклонился Толя Рабин, спросил, произнося слова четко, как иностранец:
– Те-ебе не дат-ть конь-яка? Расширяет.
– Какой коньяк? – возмутилась Анюта. – Надо врача... там занято, но я сейчас...
Поперека хотел брови сдвинуть, а вышло – от боли глаза заблестели.
– Только Наташе не звоните. Встаю. – Шевельнулся. Тело под кожей будто пузырьками наполнено, как бутылка минеральной. Всё болит. Но Петр Платонович все же спустил ноги с дивана. – Все о’кей. Зер гут.
