— Ахметка, я сознание потерял от боли, а когда очнулся, смотри, что они сделали, падлы!
Саня яростно снял через голову футболку. Валера, Вадим и Спиридонов увидели на груди Сани синий трактор ДТ— 75 в полной деталировке.
Вадим протянул Спиридонову кассету:
— Кто это?
— Не знаю, мы вместе пианино на четвертый этаж поднимали.
— Зачем?
— Черт его знает.
Николай Рафиков посторонился, пропуская выходящих из подъезда Вадима и Валеру. Вадим посмотрел в спину Николая Рафикова, не самым лучшим образом пережившую детский сколиоз:
— Загудел кореш, еще потом не вспомнит, что я ему кассету отдал. А ты, говоришь, разводишься?
— Да, надоело все! Дома ничего не делает, друзья какие-то, чуть что — на дыбы.
— Похолодало что-то.
— Я ей уже говорил, что мое терпение не железное — еще один фортель и все!
— У тебя жетончика нет позвонить?
— Сейчас посмотрю. Раньше я ее жалел, а сейчас все! Что я мальчик, в конце концов?!
— В смысле мальчик?
— Ну, я не мальчик.
— А-а…
— Еще бочку катит, несильно, конечно, — я ее быстро на место ставлю, но теперь пусть поупрашивает.
— Сколько сейчас время?
— Я свои часы в ремонт отдал. А со своей симфонической музыкой она меня…
— Тебе в какую сторону?
— Мне налево. А если я что свое захочу…
— Мне направо, ты забегай, не теряйся. Будь здоров.
— Счастливо.
Валера немного прошел по чистенькому тротуару и остановился, чтобы придумать конечную цель своего пути, но ничего не придумал, только вспомнил, глядя на размашисто скребущего асфальт дворника Киргизова, что в детсадовском возрасте и сам мечтал посвятить этому спокойному труду свою жизнь.
Валера прижал к холодной телефонной трубке розовое ухо и забарабанил по стеклу будки пальцами.
— Даша? Это я.
— Ну и что.
— Даш, ты извини, я сорвался, а, Даш?
— Чего, Даш?
— Ну, ты меня прости, а?
Валера послушал тишину и опять пробарабанил по стеклу марш юных буденовцев.
— Даша, алло!
— Не кричи! Чего ты хочешь?
— Даш, ну что я сделал?
— А ты не знаешь, что ты сделал?
— Знаю, то есть, конечно, хотя и… Даша, я же извиняюсь. Приходи домой, пожалуйста.
— У тебя там к телефону, наверно, уже очередь выстроилась.
— Нет тут никого. Придешь?
— Когда— нибудь приду.
— Даш, ну что мы как эти, не сердись, а?
Даша устала разговаривать и положила трубку.
Татьяна Игнатьевна погладила Дашу по плечу и поцеловала в затылок:
— Ну что, помирились?
— Мам, оставь, пожалуйста.
Татьяна Игнатьевна вдруг сильно расстроилась, прижала кулачок к носу и заплакала.
— Мам, ну что ты?
Даша обняла Татьяну Игнатьевну и отвела в комнату, где у нее под общее настроение тоже набухли глаза и стали совсем синие. Взлохмаченный Василий Васильевич влетел в комнату и поднял брови коромыслом.
