Он стеснялся того, как одет — детские ботинки, шапка зачем-то на вырост и куцее чешское полупальто (не последнее в его жизни) — для сезона Осень-68 стильное вполне, но сейчас-то в нем неприятно ходить по улицам, даже если на тебя совсем еще никто пока не обращает внимания.
Замуровать бы это «джерси» вместе с кое-кем еще в школьном гардеробе. Его, кстати, переместили глубже — в подвал, он теперь между буфетом и слесаркой. Буфетом, где он съедает в день по коржику, запивая стаканом молока, опасаясь, что кто-то его внезапно опрокинет. В начальных классах тесно было в ней, как в этом троллейбусе, она располагалась… Он? Она? Ну, какая разница — гардероб или раздевалка. Раздевалка была под лестницей, справа от нее — красный уголок, где ему в первой четверти морочили голову две девицы-комсомолки и еврейский мальчик, скрипач-вундеркинд. Почему-то они решили, что из него получится украшение школы, однако повозившись — махнули рукой, дескать, живи как знаешь, паршивая, неблагодарная овца. В Ленинскую комнату с осенних каникул его больше не приглашают. Закрыт, закрыт кабачок, но мы верим…
Гардероб и Раздевалка. Ленинская комната и Красный уголок. День чей? — Мой. Ночь чья? — Моя. Вместо партбилета под пальто он прижимал не влезающий в боковой карман альбомчик. Двустворчатый: цена папки без марок — 75 копеек. Марки в альбомчике были. Совсем немного, но чуть больше, чем могло уместиться. Туда много и не войдет.
Ботинки, сперва один, потом другой, ступили на сырой, пористый асфальт, троллейбус отъехал, остановка обезлюдела, и, оставшись один, он снова почувствовал робость. Выходной, магазины закрыты — вот и нет никого. Центр города затаился, в каждом окне — соглядатай, он сделал правильное ударение… за каждым окном… неужели за каждым окном такое же говно, как у меня дома? Или еще хуже?
Чтобы не идти прямо туда, где ему необходимо было появиться, он свернул влево, к газетному киоску, посмотреть на марки и журналы. Ему продолжали выписывать «Юный натуралист», хотя он уже не интересовался судьбой и повадками животных. «Технику молодежи» он покупает самостоятельно на сэкономленную мелочь, а марки… марки выцвели, как подпись, оставленная на чеке Фантомасом. Пустое место. Они превратились в ненужные вещи — погремушки, которые не гремят, и солдатики, которые не падают. «На хера, — по-взрослому выругался он, — такие нужны»? И быстро оглянулся, не подслушал ли кто из прохожих.
Бвум-вум-вум-тада-тада-тада-вум-вум-вум
