Послышались возгласы, замечания. Атмосфера постепенно разрядилась.
Таким образом я и услышал впервые о Джейн Хоуворт. Позднее мне довелось встретиться с нею – дважды. Мне довелось также выслушать от ее ближайших друзей самый подробный рассказ о ее жизни. Многое мне суждено было узнать от самого Алана Эверарда. Теперь, когда их обоих уже нет в живых, полагаю, настала пора дать опровержение тем россказням, которые столь деятельно принялась распространять миссис Ламприер. Что-то в моей истории вы, если угодно, можете счесть домыслом и будете не так уж далеки от истины.
Когда гости разошлись, Алан Эверард вновь повернул портрет Джейн Хоуворт лицом к стене. Изобел вернулась в комнату и остановилась рядом с ним.
– Как ты считаешь, успешно? – задумчиво спросила она. – Или не очень?
– Ты о портрете? – быстро переспросил он.
– Нет, глупый, о вечере. Портрет, безусловно, снискал успех.
– Это лучшая из моих вещей, – с вызовом заявил Эверард.
– Наши дела идут на лад, – сообщила Изобел. – Леди Чармингтон хочет, чтобы ты написал ее.
– О господи! – Он нахмурился. – Я никогда не был модным портретистом, ты же знаешь.
– Так станешь. Ты доберешься до самой вершины древа.
– Не то это древо, на которое я бы хотел взобраться.
– Но, Алан, дорогой, как же нам еще добыть кучу денег?
– А кому нужна куча денег?
– Мне, например, – улыбаясь, произнесла она.
Он тотчас почувствовал себя виноватым, пристыженным. Если бы она не вышла за него замуж, у нее бы уже в достатке имелись деньги. Кому, как не ей, их желать? Только известная доля роскоши была бы достойной оправой ее красоте.
– В последнее время мы не так уж бедствуем, – тоскливо проговорил он.
– Да, верно, но счета накапливаются так быстро. Счета – вечно эти счета!
Он принялся расхаживать по комнате.
– Ах, оставь! Я не желаю писать леди Чармингтон! – выпалил он тоном обиженного ребенка.
Изобел слегка улыбнулась. Она неподвижно застыла у камина. Алан прекратил свою беспокойную беготню и приблизился к ней. Что такое было в этой женщине – в ее спокойствии, в ее инертной силе, – что притягивало его точно магнитом? Как она хороша: руки, будто выточенные из мрамора, золото волос и эти губы – алые, сочные губы…
Он поцеловал их – почувствовал, как они приникли к его губам. Что еще могло иметь значение? Что за власть таилась в Изобел, что за утешение, заставляющее забыть обо всем на свете? Она будто укутывала в пелену своей прекрасной безмятежности и умела удержать его в ней убаюканным, счастливым. Словно мак и мандрагора; и вы уплывали по темному озеру в полном забытьи.
