— Говорят, у них там команда по софтболу. Если хорошо играешь — все будет о’кей. Сможешь забить пару очков — будешь жить. Мне бы только разрешили поиграть. Я, правда, в подсчете очков ни черта не понимаю. Всегда так играл. В позапрошлом году команда «Норт Эдмонстон» благодаря мне выиграла всухую, а я даже не понял, пока не услышал, как орут болельщики. И ни разу не поимел бабу бесплатно. Всегда платил — где пятнадцать центов, где пятьдесят баксов, но ни разу за просто так. Я так думаю, это потому, что и в бабах ничего не понимаю, как в подсчете очков. Ни одна не дала по своей воле. Я знаю сотни парней и пострашнее меня, которые всегда их имеют за бесплатно. А я — ни разу, ни разу. Вот если бы хоть раз за просто так.
Фургон остановился. Сосед слева — высокий тип, — вылезая из машины, случайно толкнул Фаррагата, и тот упал на колени. Потом поднялся. И увидел барельеф — в первый и последний раз, как он тогда подумал. Здесь он умрет. Он увидел синее небо и впечатал в него свой образ — так же, как впечатал его в строки четырех уже начатых писем: жене, адвокату, губернатору и епископу. Любопытные собрались посмотреть на новых заключенных. Фаррагат отчетливо услышал:
— Они выглядят так безобидно!
Это сказал один из прохожих, ни в чем не виновный человек.
— Ага, только повернетесь спиной — они тут же воткнут в нее нож, — ответил охранник.
Но прохожий был прав. Синий кусок неба между фургоном и тюрьмой для многих из них был первым клочком синевы, который они увидели за много месяцев. Каким необыкновенным он показался и какими по-детски чистыми казались они сами! Никогда больше они не будут такими. Небесный свет озарял лица приговоренных и делал их серьезными и искренними.
— Это убийцы, — продолжал охранник, — насильники. Они могут бросить живого младенца в печь и задушить родную мать за пластинку жвачки. — Он повернулся к заключенным и начал орать: — Вы будете хорошо себя вести. Вы будете хорошо себя вести. Хорошо-хорошо себя вести…
Его крик звучал как свисток паровоза, как собачий вой, как чья-то одинокая ночная песня, как плач.
Осужденные втащили друг друга по лестнице в обшарпанную комнатенку. Фальконер весь казался обшарпанным, и эта обшарпанность (на что ни посмотри, к чему ни прикоснись — на всем следы запустения) наводила на мысль о ненужности и бессмысленности судебного наказания, хотя в корпусе смертников в северном углу находилось немало приговоренных. Много лет назад решетки выкрасили в белый цвет, но постепенно краска стерлась, и на высоте метра от пола прутья приобрели стальной оттенок — там, где все эти годы заключенные инстинктивно в них вцеплялись. В одном из дальних помещений охранник, убеждавший осужденных хорошо себя вести, снял с них наручники, и Фаррагат, подобно остальным, с огромным удовольствием расправил плечи, помахал руками и принялся растирать запястья.
