- А разве здесь и паненки есть? - заинтересовался Лобанович.
- Ой, паничок, почему же по быть!
Бабка начала перечислять и расхваливать паненок. Прежде всего у волостного писаря их целых четыре. Правда, волость отсюда в пятнадцати верстах. Но есть паненки и поближе. Верстах в семи от Тельшина живет дочка землемера. Все паничи в округе влюблены в нее. Есть еще паненка на хуторе, до которого рукой подать - версты три, не более.
- Да зачем нам лучше, паничок, - у пана подловчего дочки есть. Одна еще совсем молоденькая, а другая постарше. Она уже спрашивала: "Ну как, бабка, твой панич?"
- А ты что ей сказала?
- Ой, говорю, панич! Хороший панич!
- Разве же я хороший?
- А почему же не хороший?
- Ну, а которая из паненок самая лучшая?
- Все хорошие. Как по мне, так все хорошие.
- Не думаешь ли ты, бабка, женить меня?
- Сами, паничок, женитесь... А к пану подловчему вам нужно зайти. Бывало, тот, прежний панич, как вечер, так уже и там. А вы все сидите над этими книгами. Сушат они человека.
- А ты, бабка, пошепчи, чтобы я от них отвернулся.
Старуха несколько минут смотрела на учителя, а затем засмеялась долгим-долгим смехом.
- О панич, вы все шутите!
Бабка встала, зевнула и посмотрела в окно. А там лежала темная-темная ноябрьская ночь.
- Только у пана подловчего еще окна светятся, - заметила бабка.
- Посиди еще немного.
- Нет, паничок, поздно.
И старуха медленно побрела в свою кухню.
II
Сторожиха уже слегка похрапывала в кухне на печке, а Лобанович все еще не ложился. На столе горела лампа под светлым абажуром и лежала развернутая книга. На этот раз чтение что-то не ладилось, и Лобанович часто отрывался от книги, ходил по комнате и думал. Новое место, новые люди и та работа в школе, которую нужно было начинать на этих днях и к которой он так долго готовился, - все это занимало его мысли, и ему было легко и хорошо: ведь так много нового и интересного надеялся он встретить на открывшейся перед ним дороге самостоятельного общественного труда.
Ему по душе был и этот глухой уголок Полесья, о котором он еще дома так много интересного наслышался от одного старого объездчика, и этот народ с его особым говором и обычаями, так не похожими на говор и обычаи тех белорусов, из гущи которых вышел Лобанович, этот нетронутый край старины, которая на каждом шагу бросалась ему в глаза и привлекала к себе внимание, и даже вид самой местности, общий тон которой не мог еще уловить Лобанович, но в которой также много было интересного и, на его взгляд, привлекательного.
