В одну из дождливых ночей он пропал — исчез, словно его и на свете не было. Оставил хотя бы записку для матери! Чудак, даже мать не пощадил. Искали его, разумеется, — следов никаких не обнаружили. Ходили тревожные, все думали, куда провалился человек?
На шестой день к вечеру дождь перестал и появился Юрка. Грязный, худющий, в промокших ботинках и беспощадно помятом пальто, он виновато глядел по сторонам и грустно улыбался; за спиной у него на единственной лямке уныло болтался рюкзак.
— Возьмите вашего ученика, — сказал директору школы начальник районной милиции. — Сняли с товарного поезда на станции Жмеринка. Без паспорта и других визированных документов пытался покинуть пределы государства. Следствие закончено. Криминального ничего не найдено. Может продолжать учиться.
— Юрка, какой же ты чудилище, честное слово! Хоть шепнул бы кому втихомолку, либо телеграмму с дороги послал.
— Вот именно, телеграмму! Волонтер — инкогнито — и вдруг телеграмма, — зубоскалил Виктор. — Юрка не так простоват, как вам представляется.
Мы не осуждали его, нет. За что было осуждать! Каждый из нас в душе ему завидовал, все вместе мы гордились: какие в нашем классе отчаянные парни! В тот день, без преувеличения, вся взбудораженная школа — от малышей до старшеклассников — взирала на Юрку восхищенными глазами; девчонки так и толпились у классных дверей. Вечером заметили: плоский веснушчатый нос у Юрки стал приподниматься кверху. Наконец мы поняли: Юрка — не обычный среди нас товарищ, — ему суждены вдохновенные порывы.
Был и еще один весьма примечательный случай в его биографии — в следующем, девятом уже классе. Начитавшись поэтов, великих и прочих, и исписав стихами три толстые тетради, Юрка однажды воскликнул: «Баста! Пора пробивать пути в литературу».
«Литературой» в Сосновке считалась районная газета — маленькая, подслеповато отпечатанная четырехполоска под броским названием «Ударные темпы». И мы ничуть не удивились, скорее посмеялись, когда заприметили Юрку не раз и не два выходившим из дверей редакции. Дивиться и завидовать начали потом, когда в каждом почти номере газеты стали находить стихи, подписанные Ю. Лучининым. Стишки были бледные, словно клубные частушки или рифмованные тексты на пестрых афишах сберкассы. Но это ли главное? На наших глазах рождался поэт, и это было удивительно.
Как-то вечером после заседания кружка (мы занимались в литературном, все другие кружки нас не интересовали) Юрий отвел меня в сторону, дрогнувшим голосом сказал:
