.
Несмотря на сан, Махэйффи был развратен: он предложил своему ученику принять участие в работе над книгой «Общественная жизнь в Греции от Гомера до Меандра», в которой широко освещался вопрос гомосексуализма. Именно со своим учителем юный Оскар постиг азы если не практики, то по меньшей мере теории гомосексуализма, отмеченного ореолом греческой красоты. Мир изящного и возвышенного тем более привлекал его, что за пределами школьных стен он ежедневно сталкивался с шокирующей грубостью и половой распущенностью однокашников: «Они были еще хуже, чем мальчишки из Порторы, — писал Уайльд, — в голове ничего, кроме крикета и футбола, скачек и прыжков, интеллектуальные экзерсисы они перемежали драками и попойками. Если у кого-то и была душа, то ее обычно губили в объятиях вульгарных кабацких служанок или уличных девок. Они были просто ужасны»[42].
Видя такое беспутство, Оскар не мог удержаться от мыслей об отце, стыд за которого продолжал жечь его душу; мать — идеальная, далекая, величественная, представлялась ему словно частью светлого мира Древней Греции. Так у него зародилось понятие античной чистоты, красоты и всего, что из этого вытекает, противостоящих порочным, лишенным какой бы то ни было любви связям с куртизанками — свидетельством тому был его собственный жизненный опыт. Складывается впечатление, что на данном этапе своего развития Оскар Уайльд был обречен на гомосексуализм, благодаря культу изысканного и интеллектуального и физическому неприятию женского образа таким, каким он представал в рассказах однокашников об их грязных похождениях или в восхвалении проституток, с которым брат Уилли как-то выступил на очередном заседании философского кружка.
Из всех противоречий, которые так ярко воплотил Оскар Уайльд, отнюдь не самым незаметным был контраст между его высочайшей, рафинированной культурой, интеллигентностью и неуклюжей и грубоватой внешностью. Однокашник по Тринити-колледжу Салливан вспоминает об одном довольно характерном эпизоде: «Однажды он написал стихотворение, которое прочел прямо в классе. Все были поражены его исключительной красотой, но когда Оскар закончил декламировать, самый здоровый детина неожиданно разразился оскорбительным смехом. Никогда раньше я не видел, чтобы человеческое лицо отражало столько дикой ненависти. Оскар прошел через весь класс, резко остановился прямо перед грубияном и спросил, по какому праву тот позволяет себе издеваться над поэзией. В ответ мальчишка расхохотался пуще прежнего, и тогда Уайльд с размаху врезал ему по физиономии»
