— Юрий! Чертяка!
Зашевелилась и старуха. Ее косматая пепельная голова оторвалась от земли, тусклые глаза повеселели: пришли!
— Солдат Прохоров, ко мне! Смирно!
Юрий, с трудом отталкиваясь закоченевшими руками, встал. Ноги дрожали, но он выпрямился. Николай поддержал его за плечи.
— Часы... который час? — прохрипел Юрий, поднося к воспаленным глазам руку с часами.
— Без четверти шестнадцать, — успокоил его ефрейтор. — Кто это?
— Ульяна Федоровна... Закоченела. Ногу вывихнула.
Николай подхватил старую на руки, отнес в землянку, бережно положил на нары у самой печки, осторожно распутал веревки и снял галоши.
— Юрий... — слабо позвала женщина, озирая темное помещение. Ее бил озноб.
Потапов расторопно подкинул в железную печку сухих смолевых поленьев. В печурке вспыхнуло пламя, потрескивали дрова, чайник, еще не остывший, издал тонкий писк.
— Грейтесь! — сказал ефрейтор и метнулся за дверь.
Юрия не было видно. Встревоженный Николай побежал за поворот. На прежнем месте солдата не оказалось. Еще метров десять дальше по тропе... За кряжистой сосной Юрий согнулся над большим фанерным ящиком, силился поднять его. Ноги расползались в грязи, и он виновато смотрел на ефрейтора.
Потапов с одного взгляда оценил обстановку. Взвалив на плечи горбовик, стал помогать Юрию. Тот вымолвил:
— Сам я... Поспеши к Ульяне, она важное знает...
Ефрейтор удивленно уставился на Юрия, но тот требовательно повторил:
— Беги к старухе!
Николай застал Ульяну Федоровну сидящей и чуть не обнимающей закрасневшуюся трубу. Платок она скинула, и седые волосы ее свободно шевелились в теплом воздухе. «Что же она знает такое?» — гадал Потапов.
— Чайку бы... с брусничкой... — сиплым голосом попросила Ульяна Федоровна.— Кипяточку внутренности отогреть.
— Это вмиг, — бодро откликнулся Николай и, налив в. кружку из чайника, нерешительно глянул на горбовик с ягодой.
— Открой, — поняла его Ульяна Федоровна.
Пока она отогревалась чаем с брусникой, Потапов ждал Юрия, не зная, о чем спрашивать старуху. Прохоров не показывался, и ефрейтор, не утерпев, вышел из землянки.
Прохоров стоял под всклокоченным кедром, одергивая шинель, как перед смотром.
— В роту иду... — проговорил он.
А сам едва держался на ногах.
Ефрейтор привел его в землянку. Юрий остановился на пороге, привыкая к полумраку и теплу, охватившему лицо, руки. Затем он шагнул к нарам из голых жердей и лег.
— Намаялся, сынок? — ласковым отогревшимся голосом спросила Ульяна Федоровна. Синие покусанные губы ее растянулись в первой трудной улыбке.
