Поезда шли на запад один за другим. Люди пропускали их, отступая в сугробы. Листравой радовался: пусть обледенела одежда, промокли ноги в валенках, пусть горит лицо, исхлестанное на ветру ледяной крупой. Пусть! Ведь жизнь магистрали не замерла. Вот еще поезд. Листравой проводил его, как что-то близкое, сокровенное, родное.>% Силы железнодорожников постепенно ослабевали. Листравой уже не слышал смеха девушек. Ему было видно, как Наташа с трудом поднимает отяжелевшую лопату. Илья больше не припевает, молча бросает комки снега, облизывает высохшие губы. Да и сам Листравой чувствует, как спина наливается свинцовой тяжестью.
«Свой, свой эшелон откапывать!» — вдруг пролетела команда. И все устремились к теплушкам. Они стали родными: обжитые, прокуренные, расшатанные в долгой дороге.
Вагоны занесло по самые двери: дневальные не успевали очищать проход вдоль состава. Снова начался нелегкий и однообразный труд.
И вдруг погода изменилась. Снег пошел реже, ветер ленивее крутил вихри.
Из труб теплушек закурились дымки, от вагонов потянуло крутыми свежими щами, ржаным хлебом и испарениями мокрой ватной одежды.
Фролов в сопровождении врача обходил вагоны: не заболел ли кто за время работы? Ему хотелось спать, есть, мокрая шинель оттягивала плечи, ныли суставы. Вдыхая аромат щей, он сглатывал слюну, слушал незлобивые пререкания и добродушную воркотню у котелков, приглушенные, крепко ядреные слова. В одном вагоне Еремей Пацко предложил ему стопку: дескать, сам непьющий.
Павел Фомич поблагодарил и отказался. Пацко лукаво подмигнул своему другу Хохлову, потом шутливо перекрестился:
— Тогда, значит, за ваше здоровье! — И опрокинул водку в рот.
В вагоне сдержанно засмеялись, поглядывая на начальника политотдела: как примет шутку? Фролов открыто улыбнулся, пожелал приятного аппетита. Все громко рассмеялись. Кто-то из темного угла крикнул:
— Ты, Еремей, скажи, как фрица кончить?
Все оживленно обернулись к Фролову, снова ожидая, как он отнесется к выдумке Пацко. А стрелочник, смачно пережевывая хлеб и весело поблескивая глазами, пояснил:
— Значит, напоить их всех до бессознательности. Всех до одного: от Гитлера до паршивого ездового. И пошел потом их вязать по рукам и ногам, по рукам и ногам, по рукам и ногам…
— А дальше, дальше что? — не унимался тот же любопытный.
Пацко смущенно глянул на женщину-врача, отодвинулся в тень и продолжил:
— Потом снять брюки и по мягкому месту свежей крапивой. Закатить ударов по двести…
