У девиц оказались неплохие голоса, хотя изрядно пропитые и прокуренные, зато чувств было — хоть отбавляй. Они кокетливо подергивали плечами и щелкали пальцами.
Пристукивая в такт пению каблучками, девицы рвались в пляс, и только присутствие серьезных людей сдерживало их.
— Что вы, Катя? — спросил удивленный Наседкин, видя, как у Кати на глаза навернулись слезы.
— Сережа с Зинаидой… с женой разошелся!
— Эка беда! — пытался пошутить Наседкин, но осекся.
— Детей жалко. Маленькие они, — шептала, всхлипывая, Катя. — Сережа Танюшку любит! Что теперь будет? Господи! Он пить стал больше! Сумасшедший прямо иногда!
А Есенин меж тем продолжал:
Льется дней моих розовый купол.
В сердце снов золотых сума, —
и с вызовом, в лицо всем:
Много девушек я перещупал,
Много женщин в углах прижимал.
Девицы завизжали от восторга:
— Браво, Есенин! Нас еще не прижимал!!
Кусиков пригрозил им кулаком:
— Тихо! Вы… Давай, Сергей! Один!
Сделав небольшую паузу, Есенин пропел тихо, обреченно опустив голову:
Да! Есть горькая правда земли,
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком.
И снова, резко ударяя по струнам, бросая вызов всем женщинам, которых он любил и любит, набычившись, упрямо замотал русыми кудрями:
Так чего ж мне ее ревновать,
Так чего ж мне болеть такому.
Наша жизнь — простыня да кровать.
Наша жизнь — поцелуй да в омут!
Девицы под припев пустились в пляс, настолько захватывающе звучали последние строчки стихотворения. Сандро Кусиков, размахивая руками, как истинный горец, на цыпочках вился вокруг пляшущих, вскрикивая: «Асса! Асса!»
И все хором вместе с Есениным уже не пели, а истошно кричали:
Пой же, пой! В роковом размахе
Этих рук роковая беда.
Только знаешь, пошли их на хер.
Не умру я, мой друг, никогда.
— Браво! Браво! Есенин! — аплодировали и кричали все разом.
Блюмкин обнял Есенина и расцеловал.
— Вы все должны учиться у него! Пигмеи! Наша жизнь — простыня да кровать… Сегодня жив, а завтра в омут… Пойду еще выпивки достану! — Скинул халат и, надев кожаную куртку, сунул в карман наган.
— Яшенька, может, хватит?.. Наган оставь, зачем наган? — встрепенулась Нора, с тревогой посмотрев на гостей.
— «Только знаешь, пошла ты на хер, не умру я, мой друг, никогда!» — зло процитировал Блюмкин.
— Яков, ты совсем одурел! Прекрати, слышишь! — первым возмутился Мандельштам. — А то я уйду!
— Яков Григорьевич, ты в своем уме? — решительно поддержал его Ганин.
— Это уже не смешно. Яков Григорьевич, — добавил Мариенгоф, больше обращаясь к присутствующим.
