— Есенин, встать! Руки за спину! Следуйте за мной!
— Здравствуйте, Сергей Александрович! — Радушно улыбаясь, следователь Матвеев вышел из-за стола, протянул Есенину руку, но тот демонстративно оставил руки за спиной, как арестант.
— Поздравляю вас, — продолжал Матвеев, не замечая неприязни Есенина. — В ВЧК товарищу Ксенофонтову пришло ходатайство от наркома товарища Луначарского, а также поручительство товарища Блюмкина. — Матвеев вернулся за стол, взял листок, начал читать.
Но Есенин уже не слушал следователя, сердце его заколотилось так, словно готово было выпрыгнуть из груди.
«Свобода! Свобода! Спасибо, Яков! А хорошо, что у меня приятели евреи — они в фаворе. Луначарский молодец, вступился», — мелькали мысли в опьяненной от радости голове.
Есенину выдали его пиджак, подтяжки, документы. Наскоро приведя себя в порядок, он вышел из внутренней тюрьмы ВЧК. Не успели за ним захлопнуться ворота, как на шее визгом повисла его сестренка Катя.
— Сереженька, родной! Наконец-то! Я со страха чуть не померла! — стрекотала она, обнимая и целуя брата в щеки, лоб, губы.
Есенин ойкнул. Катя отстранилась и только теперь заметила его разбитые губы.
Мгновенно слезы сострадания брызнули из ее, как у брата, васильковых глаз.
— Как ты там, Сереженька? Тебя били?
— Не спрашивай! Потом расскажу… Как-нибудь. Здравствуй, Галя! — отстранив сестру, Есенин крепко пожал руку подошедшей Бениславской. — Спасибо, что вы пришли! Больше никого? А Мариенгоф?
Бениславская покачала головой.
— Тпру-y-y, — раздалось сзади.
К тротуару подкатил извозчик. Он, лихо натянув поводья, крикнул лошади:
— Стой, залетная!
В пролетке, стоя во весь рост, будто на эстраде, и размахивая рукой, словно читая стихи, Яков Блюмкин прочитал нараспев:
— Я, нижеподписавшийся Яков Блюмкин, член ЦК Иранской коммунистической партии, беру на поруки гр. Есенина.
Это сокращенное «гр.», а не «гражданин» всех развеселило. Девушки захохотали, даже Есенин улыбнулся разбитыми губами. Блюмкин повторил:
— Гражданина Есенина Сергея Александровича, обвиняемого в контрреволюции, беру на поруки, под личную ответственность. Я ручаюсь в том, что этот…
Девушки не дали ему закончить, зааплодировали, закричали:
— Браво, Блюмкин! Ура!
Яков, как плохой артист, церемонно раскланялся во все стороны:
— Спасибо, спасибо. Не надо оваций.
— Это лучшие твои стихи, Яков, — похвалил Есенин. — Над рифмой только надо поработать.
— У Мариенгофа тоже она черт-те что, — парировал Блюмкин. — Ну ладно. Все залезайте в коляску.
