— Мы взлетаем, Архипкин, — сказали они, — слышишь, как ревут турбины?
Архипкин кивал и улыбался — на щеках кожа складывалась в неизменные ямочки.
— Скоро мимо нас пронесутся тысячи звезд, — поднажал Пашка, а сам чуть улыбался, — они несутся в космосе за тысячи световых лет от нас. Подумай, Архипкин, какое чудо.
— Сейчас будет меняться атмосфера, — деловито сказала я. — Капитан, включите термоустановки. Архипкин, приготовься, сейчас может быть неприятно.
Сестра-Ася отломила две большие крапивины и провела ими по толстеньким, в ямочках, ручкам Архипкина. Он дернулся, но блаженная улыбка не сошла с его лица. Сестра-Ася хлестанула посильнее. Мы переглянулись. Полинка вглядывалась в его лицо, стараясь уловить миг, чтобы прекратить все это.
— Все нормально, Архипкин? — спросила она.
Он кивнул: ага, хорошо. Пашка нацепил одну из своих фирменных кривых ухмылочек: мол, дурачок, чего с него взять. Я же вам говорил. Сестра-Ася хлестанула побольнее. Ей, кажется, нравилось его лупцевать. И нравилось, что он ее не видит и не сопротивляется. А он только легонько и беспомощно, как щенок, дергался.
— Ну, вот мы и прилетели — сказал примирительно Симка и снял с Архипкина повязку. Тот моргал, будто после сна, и вертел головой, рассматривая голубые тряпки в дымчатых разводах, окрашенную в синий цвет траву и морковь с пружинами на елках.
Я думала — ну вот, сейчас он скажет: ребят, вы че, сбрендили? Ха-ха, скажет, краски в лесу набрызгали пружинки развесили. Хорош прикалываться.
И тогда мы тоже с облегчением засмеемся, Пашка хлопнет его по плечу, и все мы пойдем в поселок. Будем болтать о Луне и об инопланетянах и хохотать, вспоминая, как Пашка говорил про звезды и тысячи световых лет.
Но Архипкин только блаженно улыбался и вопросительно-утвердительно говорил:
— Луна? Ой, какая.
Он же не может в это верить, думала я. Он подыгрывает. Разыгрывает нас тоже. Чтобы нам не обидно было за весь этот маскарад. Было неловко — и за себя, что придумали все это, и за него, что он не говорит: ну все, баста.
— Посмотри, Архипкин, какая трава, — улыбаясь, сказал Пашка.
Тут Архипкин зачем-то опустился на траву и пополз по ней на четвереньках, то и дело останавливаясь, чтобы погладить синие кустики.
Он нарочно, подумала я. Хочет, чтобы мы почувствовали себя плохими. Извергами. Меня разобрала злость. Я ведь никогда никого не обижала. Наоборот, подбирала птиц с перебитыми крыльями, одиноких мышей — и выкармливала их. И Полинка тоже не обижала. И Симка. Про Пашку не знаю точно, но знаю, что он добрый — хоть и притворяется бесстрашным ковбоем, которому все нипочем. Но и его, видно, Архипкин разозлил.
