— Ловко. Царь бы не воспротивился.
— Не воспротивится. Напомню ему, что еще царица Елена, матушка его, оковывала Воротынского. Да и сам он держал его в ссылке. О письме польского короля, приглашавшего князя к измене, напомню. Прямо скажу ему: главу порубежной стражи нельзя оставлять без глаза. Подпишет жалованную грамоту. Обязательно подпишет. Ну, а после этого мы не упустим ни единой возможности, чтобы оттеснить его от трона.
Не предполагали они, к каким ужасным последствиям приведет их заговор, а если бы дано было им знать, вполне возможно, хоть чуточку бы остепенились. Или… Впрочем, нужно ли гадать? Главное в том, что задуманное удалось им с первого шага.
Началось с того, что князь Михаил Воротынский с великой благодарностью принял совет Бельского нагрузить большей долей при сооружении засечной линии северные и восточные земли.
— До них сакмы никогда не добегают, они живут не трогаемые ими, вот пусть и отплатят тем, кто своей грудью встречает ворогов чуть ли не ежегодно.
— Спасибо. Я тоже так считаю. Только вот как Дума?
— Пособлю. С Малютой потолкую. С иными думными. Бельские все будут за. И не только они. Расстараюсь я ради великого дела.
Благодарен князь Воротынский за обещанную подмогу. Знает, сколь велико влияние Малюты Скуратова на царя, а если племянник попросит, откажет ли дядя замолвить словцо Ивану Васильевичу. Ну, а если государь поддержит, кто из думских осмелится встать на дыбы. Разглагольствовать станут, но лбом не упрутся.
И когда бояр к себе в помощники Михаил Воротынский определял, Бельский тоже не обошел его своим советом и обещанием помощи.
— Не троих, как мыслит Разрядный приказ, проси, но — четверых. С Божьей помощью Дума утвердит. Ты кого наметил?
— Никифора Двужила, воеводу умного и храброго. Я у него уроки воеводства брал. На Фрола Фролова глаз положил я. Он охранял меня в Кирилло-Белозерском. Там и приглянулся мне услужливостью и смекалкой. Ловок он и неутомим.
«Вот кто послужит вам!» — определил Бельский, обрадованный тем, что не нужно теперь навязывать наушника, ибо Фрол — опричник что надо.
Ничем, однако, не выдал Богдан душевного состояния, тайных мыслей, спросил лишь буднично:
— Еще кто?
— Николку Селезня. Из детей боярских. Очень он мне люб. Давно с ним бок о бок.
— А ты о сыне Двужила, Косьме Никифоровиче, не думал? Наслышан я, что не уступает отцу в смышленности и храбрости. А потом, если отец рядом, разве он не пособит?
— Разумно. Приму твой совет.
