— Разрешите представиться, — вдруг забормотал Марусин друг и нелепо фатовато подхихикнул. — Зовут меня Веньямин Сергеевич. Горошков моя фамилия.
Маруся стояла у дверей, до нее все еще доносился стук на лестнице и пыхтенье.
— А как детей, значит, звать? — спросила она вяло.
Сестра громко всхлипнула.
— Лилечка их звать, — ответила она, — и Федор…
Когда инвалид Евгеньев возвращался вечером с работы из Парижа в свое загородное жилище, он проходил каждый раз мимо русской виллы «надежда» и останавливался у забора поговорить с ребенком.
Это был ребенок пяти с половиной лет. Он ходил босиком и смотрел строго. Он был требовательный и настойчивый, и хотя у него, по-видимому, вначале не было никаких игрушек, он мог вдруг захотеть, вот именно, луну. Это был одинокий ребенок, и потому Евгеньев с ним разговаривал по четверти часика по вечерам или даже иногда днем, когда бывал свободен. Он думал, что делает это из жалости или от собственного одиночества, но потом оказалось, что он этого ребенка, неизвестно за что, очень любил. Первый их разговор был такой:
— Ты русский мальчик? — спросил Евгеньев.
Ребенок подошел к забору и медленно влез на приступочку, держась за угловой столбик. Он осмотрел левый пустой рукав Евгеньева и сказал дерзко:
— У тебя одна рука, а у меня две. Но моя рука для тебя была бы всё равно слишком маленькая.
— Не нужно мне твоей руки, — сказал обиженно инвалид, — владей на здоровье. Это маму зовут Надеждой?
— Маму зовут Надя, — ответил мальчик, — а меня — Симеон, а папу — Дима.
Вилла была маленькая и странная. Ее, видимо, задумали как русский барский дом, но потом денег не хватило, что ли. Терраса, очевидно, годилась только для сушки белья, и в комнатах, должно быть, было сыро. На калиточке сверху стояло названье: надежда — с маленькой буквы, и номер — девять.
— Мне тоже будет девять лет, — сказал Симеон и плюнул в Евгеньева. Впрочем, сейчас же оказалось, что он плюнул не в него, а в русского мальчика, шедшего из детского сада. Мальчик был чистенький, в фартучке французского образца и вроде как бы в дворянской фуражечке.
— Подожди, попадешь ты к нам в школу, — крикнул мальчик, подходя к забору сзади Евгеньева, — там таких, как ты, по углам держат.
— Не ссорьтесь, деточки, — забормотал Евгеньев, сталкивая ребенка с приступочки во дворик, — это же бог знает что вы делаете.
Школьник отошел в сторону и засвистел. Симеон запрыгал от злости и запел «Маделон». Школьник, перебивая, запел крикливо, как, вероятно, пели в школьном хоре, про лягушонка. Из окна выглянула женщина в синей повязке на волосах, бледная, сероглазая и очень сердитая.
