— Да, — усмехнулся стрелок, — об этой самой о женитьбе и будет речь, если позволите. В прошлом году я еще в Риге жил и до сих пор имею паспорт латвийского гражданина, по всем правилам. Прилепили только букву к фамилии, испоганили маленько. Да мне это и не важно. Работал я на ткацкой фабрике после того, как у нас правительство именье наше выкупило и надуло подлейшим образом. Именье, как следует — на реке: домик, амбары. А Любочка была дочь пекаря — порядочного человека, да не приведи Бог, мамаша у нее — акушерка и дрянь. Ее, знаете ли, мечта была собственными дочерьми торговать.
— У вас есть фотографии? — спросила Наташка жадно.
Стрелок поднял за веревочку с пола пачку бумажек, фотографий и документов. На любительском снимке валялась на широком диване удивительная маленькая женщина с огромными восьмилетними глазами и кое-как одетая. Это и была Любочка.
— Ей бы мех пошел, — сказала Наташка жалостливо.
Неонила Сергеевна нахмурилась. Сама она была высокая, аккуратная, ширококостная. Русые волосы — на прямой пробор, приутюжены до жидкого блеска, чистый фартук, короткие ногти. Наташка — угреватая, угловатая, худая, завитая, плохо подмазанная, в кроличьей кофточке, несмотря на тепло, — принадлежала все-таки к Любочкиной породе, но печальных восьмилетних глаз у нее не было. Она плакала, бессильно злилась и часто обещала броситься в омут вниз головой, а такая Любочка, поди, все мечтала, все валялась, все надеялась, и ей было совершенно безразлично, что на ней надето, хоть коричневый мамашин халат.
— Сын у меня был незаконный от одной латышки, — продолжал стрелок ровным голосом, подсовывая другую фотографию, на которой губатый и белесый мальчишка сидел на заборе и помахивал солдатскими башмаками: так Любочка, будучи невестой, убедила его усыновить и узаконить. Вот они же рядом. — Любочка доходила до плеча наглому мальчишке. Сбоку стояла, тоже очень маленькая, береза. Любочка положила свою руку, похожую на белую мышь, на плечо молодого князя. Смотреть было грустно.
— Акушерка поначалу не противилась, — журчал стрелок, — пока дом был и все, а потом, не приведи Бог, что пошло. Она мне такие вещи стала говорить, что я вам лучше не повторю. Я раз в нее ночью, при моем характере, чемоданом бросил. Соседи собрались, Любочка плачет, та ругается, а у старшей дочери-разводки сумасшедший припадок начался. Утром ее в больницу повезли. Первый день Пасхи — доктора грубят, не соглашаются, наконец пристроили. Мамаша там же осталась, а я — домой. — Стрелок вздохнул и неуверенно улыбнулся. — Я, знаете ли, Любочке подарок приготовил, — шепнул он и повернул свое бледное лицо с золотистыми усами к Неониле Сергеевне, — две дюжины простынь — у нас на фабрике дешево можно было достать. Так она, — стрелок опять вздохнул от грусти и горячего чая, — еще пуще в слезы. Но не упрекает, а руками так в простыни зарылась и дергается.
