Септимус нажал на переключатель маломощного фонаря. Тусклое желтое свечение угасло, и коридор вновь погрузился в абсолютную темноту. Слуга сделал это из почтения к приближающимся Астартес, а еще потому, что не хотел видеть их лиц. Порой мрак облегчал общение с полубогами.
Собравшись, Септимус закрыл ставшие бесполезными глаза и сфокусировался на слухе и обонянии. Тяжелая поступь, но на идущем нет доспехов. Шаги слишком широкие для смертного. Шелест ткани: плащ или туника. И, отчетливей всего, аромат крови: терпкий, металлический и густой, настолько сильный, что щекотал язык. Это был запах самого корабля, только сконцентрированный, очищенный и усиленный.
Еще один полубог.
Один из родичей хозяина пришел навестить брата.
— Септимус, — раздалось из темноты.
Раб судорожно сглотнул, не доверяя своему голосу, но зная, что должен ответить.
— Да, господин. Это я.
Шорох одежды. Прикосновение чего-то мягкого к металлу. Неужели полубог гладит дверь, ведущую в покои хозяина?
— Септимус, — повторил второй полубог.
Его голос был не по-человечески низким, слова срывались на рык.
— Как там мой брат?
— Он еще не выходил, господин.
— Я знаю. Я слышу его дыхание. Ровнее, чем раньше… — Голос полубога звучал задумчиво. — Я не спрашивал у тебя, выходил он или нет, Септимус. Я спросил, как он.
— Этот припадок длинней, чем обычно, но хозяин замолчал почти час назад. Я считал минуты. Самый долгий спокойный период с того момента, как болезнь им овладела.
Полубог хмыкнул. С таким звуком сталкиваются две грозовые тучи. На секунду Септимуса пронзила тоска по прошлому: он не видел грозы — и даже не выходил под открытое небо — уже долгие годы.
— Поосторожней с выражениями, вассал, — сказал полубог. — Слово «болезнь» подразумевает проклятие. А мой брат и твой господин благословен. Он видит глазами бога.
— Прости меня, величайший.
Септимус уже стоял на коленях, низко склонив голову. Он знал, что полубог ясно видит в кромешном мраке его смиренную позу.
— Я лишь повторяю те слова, которые использует мой господин.
Последовала длинная пауза.
— Септимус, встань. Ты напуган, и это мешает тебе мыслить здраво. Я не причиню тебя вреда. Разве ты меня не узнаешь?
— Нет, повелитель.
Это было правдой. Раб не умел различать голоса полубогов. В каждом ему слышалось низкое тигриное рычание. И лишь голос его господина звучал по-другому: львиный рык сглаживала мягкость. Септимус понимал, что дело скорее в многолетней привычке, чем в настоящем отличии, и по-прежнему терялся, пытаясь распознать других.
