А еще он улыбнулся. Хозяин редко улыбался. Голубые вены, проступающие под бледной кожей Астартес, выгнулись, подобно чуть заметным трещинкам в чистом мраморе.
— Примус…
Господин говорил мягко — как и всегда, когда на нем не было боевого шлема, — и все же в голосе его звучали глубокие, низкие обертоны.
— …был убит очень, очень давно. В сражении.
— Вы пытались спасти его, господин?
— Нет. Я не знал о его смерти. Когда это произошло, меня не было на борту «Завета».
Раб хотел спросить, попытался бы господин спасти Примуса, будь у него такая возможность, — но, по правде сказать, опасался, что уже знает ответ.
— Понимаю. — Слуга облизнул пересохшие губы. — А остальные?
— Тертиус… изменился. Варп изменил его. Я избавился от Тертиуса, когда он перестал быть собой.
Это удивило Септимуса. Хозяин говорил ему прежде о важности слуг, которые могли противостоять безумию варпа и оставаться незатронутыми скверной Губительных Сил.
— Он пал от вашей руки? — спросил Септимус.
— Да. Я проявил милосердие.
— Понятно. А что произошло с другими?
— Они состарились. И умерли. Все, кроме Секундуса и Квинтуса.
— Что стало с ними?
— Квинтуса зарубил Вознесенный.
У Септимуса кровь похолодела в жилах от этих слов. Он ненавидел Вознесенного.
— Почему? В чем была его вина?
— Квинтус не нарушил никаких законов. Вознесенный убил его во время минутной вспышки ярости. Выместил злобу на ближайшем живом существе. К несчастью для Квинтуса, ближайшим живым существом оказался он.
— А что случилось с Секундусом?
— О судьбе второго мы поговорим в другой раз. Что заставляет тебя расспрашивать о прежних слугах?
Септимус набрал в грудь воздуха, чтобы сказать правду, чтобы исповедаться в своих страхах и признаться в том, как он разговаривает с корабельным мраком, лишь бы отгородиться от одиночества. Однако судьба Тертиуса крепко засела у него в мозгу. Смерть по вине безумия. Смерть из-за скверны.
— Любопытство, — ответил раб хозяину, солгав в первый и последний раз за все время службы.
Звук тяжелых шагов вернул Септимуса к настоящему. Он отошел от хозяйской двери и перевел дыхание, вглядываясь во мрак коридора, откуда раздались шаги. Вглядываясь, но не видя.
Впрочем, Септимус знал, кто приближается. Они-то его видели. Они увидели бы его, даже спрячься он где-нибудь поблизости, так что бежать нет смысла. Они почуяли бы его запах и заметили тепловую ауру его тела. Раб остался на месте, мечтая лишь о том, чтобы сердце перестало колотиться так отчаянно. Они услышат и этот звук. Они посмеются над его страхом.
