Прошло еще одно лето, промелькнула и осень, и вот уже густой белый снег засыпал Москву; он тотчас был растоптан людьми и машинами, счищен с тротуаров, собран в большие грязные кучи и вывезен за город на свалку. Не успели справиться с первыми заносами, вновь поднялась метель, и опять на улицы набило много снега; вечером в уютной и теплой профессорской гостиной Одинцов и Меньшенин после ужина сели за шахматный столик. Больше молчали, Одинцов, недовольно выпячивая нижнюю губу, очень подолгу думал над каждым очередным ходом, иногда вскидывая глаза, словно к чему присматриваясь, — играя, он почти никогда не смотрел на зятя, а всегда куда-то мимо. И вот, после очередного умственного усилия, ему показалось, что если он двинет одну из своих пешек в нужном направлении и ситуация на доске изменится в его пользу, то и в жизни наступит перелом к лучшему; он поджал нижнюю губу и двинул пешку; блеснув синеватыми белками глаз, зять в ответ парадоксально неожиданным ходом коня тотчас все и разрушил, и, сколько потом Одинцов ни старался, выхода так и не нашлось. Скрывая невольную обиду, он, улыбаясь, холодно устремил взгляд куда-то в переносье своего противника.
— Не любите вы проигрывать, молодой человек, — вздохнул он, смешивая фигуры.
— Еще? — спросил Меньшенин и, услышав отказ, равнодушно пожал плечами. — Не встречал в жизни любителей проигрывать, — заметил он как бы вскользь. — А по собственному желанию тем более…
— Опыт жизни ничем не заменишь, никакими книжными мудростями, — принял скрытый вызов Одинцов. — А знаете, Алексей, иногда очень выгодно самому проиграть… просто необходимо! Бывалые люди очень часто так и поступают. И взамен жалкого выигрыша приобретают нечто нетленное, во много раз дороже!
— Наука хороша, а совесть?
— Позвольте, позвольте — совесть? Как же страдает здесь совесть? Даже самая обнаженная? Да и что такое — совесть?
— Внутренняя убежденность человека никогда не поступаться истиной, — теперь уже с явным интересом ответил Меньшенин, чувствуя, что вот-вот будет обнаружен какой-то пока тайный смысл неожиданного поворота в разговоре.
— Истина, истина, — вяло шевельнул губами Одинцов. — Только вот кто бы мне, опять-таки, сказал, что же она такое — истина?
— Истина всегда конкретна…
— Конкретна… А скорее очень абстрактна. Вчера была истиной, а сегодня на истину уже и не похожа… бывает, что твоя самая выстраданная истина другому и близко в истину не годится…
— Есть ценности, необходимые человечеству и, в общем-то, мало меняющиеся в обозримом отрезке времени. — По лицу Меньшенина пробежала быстрая, летучая улыбка. — Что, Вадим, — продолжал он, — вы сегодня мрачно настроены? С монографией не ладится?
